Арена

За дверью стояла Наташа.

— Доброе утро! — сказала она. — Я вас не разбудила?

— Нет, что вы, — вежливо ответил Гуля, раздирая осоловевшие веки. — Что-нибудь случилось?

— Я вам завтрак принесла! — весело сказала Наташа. — Мне вас теперь беречь надо, а то не доживёте до свадьбы!

Свежая котлета дымилась на тарелке. Наташа вынула из сумки хлеб, масло, помидоры, разноцветные бумажные салфетки. На столе возник аппетитный натюрморт.

— Да, кстати, — сказала Наташа. — Вам надо познакомиться с моими родителями. Хотите сегодня?

— Куда торопиться? — осторожно сказал Гуля. — Всё равно три месяца ждать.

— Ну что вы! — улыбнулась Наташа. — Со справкой из поликлиники пропускают вне очереди. Свадьба в субботу.

Кусок котлеты застрял у Гули в горле.

— А сегодня что? — поперхнувшись, спросил он.

— Вторник!

— Так, — сказал Гуля и молча дожевал котлету. — Я надеюсь, мне не придётся нести убытки и шить свадебный фрак?

— Ну что вы! Никакой свадьбы не будет. Распишемся — и все дела!!!

— Как это «распишемся — и все дела»? — упавшим голосом спросила мама.

Они чинно сидели вчетвером за большим обеденным столом: с одной стороны папа и мама, с другой стороны — Наташа с Гулей.

Наташины родители — маленькие худенькие «старички», похожие на благовоспитанных воробышков, чувствовали себя точно на дипломатическом приёме, сидели церемонно, строго — «держа спину» — и только в глазах можно было прочесть вежливую, но безграничную растерянность.

— Как это «и все дела»? — повторила мама со слезами в голосе. — Вы хотите нас опозорить на весь город?

— Мама, ну о чём ты говоришь, — сдержанно сказала Наташа. — При чём тут город? Кто выходит замуж, город или я?

— Теоретически ты права, — скорбно сказал папа. — А практически — вот список.

Он вынул из кармана листок бумаги, тщательно разгладил и положил на стол.

— Двести шестьдесят три человека. Сейчас это наши друзья. После свадьбы, которой не будет — это наши враги. Вы взрослые люди, подумайте сами. Катя, у тебя валидол под рукой?

Екатерина Ильинична торопливо выдала ему таблетку, вторую приняла сама — и они снова застыли в неподвижности, демонстрируя покорность судьбе.

— Мама, ну подумайте сами — двести шестьдесят три человека — да ведь я их не знаю никого!

— Зато они тебя знают, — спокойно ответила мама.

— Не знают они меня!

— Значит они меня знают, — сказала мама.

— Чья свадьба, твоя или моя?

— Наша! — авторитетно сказал папа.

Гуля вежливо улыбнулся.

— Георгий Георгиевич, — повернулась к нему Екатерина Ильинична. — У вас наверно тоже подготовлен список гостей?

Папа вздохнул. Екатерина Ильинична протянула ему ещё одну таблетку. Папа покорно положил её в рот.

— Только не волнуйся! — решительно сказала ему Екатерина Ильинична. — Слышишь, только не волнуйся!

— Кто волнуется? — ответил папа. — Чего тут волноваться? Подумаешь, дочь выходит замуж. В последний раз, что ли?!

— Папа, что ты такое говоришь, подумай!

— Это они пусть думают, чем свадьба отличается от похорон! — громко заявил Павел Григорьевич. Встал из-за стола и ушёл в соседнюю комнату.

Гуля и Наташа остались одни. Гуля вопросительно посмотрел на Наташу.

— Может быть, чёрт с ним… Пусть будет свадьба…

— Смешно, — сдавленным шёпотом ответила Наташа. — Потом их же всех надо будет кормить! На ресторан денег нет. Старики — сердечники. Кто будет всё таскать и готовить?! Ты?!

— Что ж делать, если так вышло. Придётся таскать…

Наташа вскочила и убежала вслед за родителями.

Из соседней комнаты донёсся невнятный, но нервный разговор.

Потом все трое вышли из комнаты. Папа сел к столу, стиснув зубы. Мама беззвучно плакала, стараясь спрятать слёзы под рукой. Наташа измученно вздохнула.

— Ну, вот и хорошо, вот и ладенько, — голосом начинающего пионервожатого сказал Гуля. — Теперь все довольны и счастливы…

Дальнейший ход событий лучше всего было бы передать с помощью свадебного фоторепортажа. На одной фотографии Гуля в ЗАГС'е. На другой — тащит огромные столовские кастрюли с салатом. Банки, склянки, вёдра меняются в его руках вместе с фотографиями. Гремит свадебный марш Мендельсона. Иногда фотограф укрупняет лицо Гули, и тогда становится явным тайное, незаметное издалека — Гулина обречённая покорность. С такими лицами доисторические рабы строили доисторические пирамиды. Потом мы слышим разудалое: «Горько! Горько!» и видим сей волнительный момент, запечатлённый фотографом весьма подробно. Актёрских данных у Гули никаких, паника на его лице видна даже с общего плана, он обнимает Наташу негнущимися руками и прячет губы куда-то в область Наташиного затылка. Рядом с ним в момент поцелуя почему-то оказывается маленький мальчик — лицом и выражением глаз вылитый Амур. Он, раскрыв рот, наблюдает за процедурой, потом его славный голос с южным — очевидно древнеримским — акцентом произносит:

— Послушай, ты что, целоваться не умеешь?!

Заканчивают фоторепортаж Екатерина Ильинична и Павел Григорьевич. Они в обнимку сидят за столом и, улыбаясь, плачут — естественно, от счастья.