Арена XX

Тайком, словно в соседскую посудину из вредности, подливал он воду в кастрюлю с супом, варившимся на нашей конфорке, – чтоб было больше. Конфорок было шесть: четырехконфорочная плита с общей духовкой, наша и Курбаков, и отдельно двухконфорочная – тети Нади. Квартира не считалась перенаселенной, но это только добавляло агрессивности квартирантам. Тогда как коммуналки-мегаполисы больше походили на мирную саванну. В квартире у бабки с дедом жильцы бродили, как в банном тумане, не замечая друг друга. Я насчитал пятьдесят шесть человек. У нас же градус скандальности был высок, хотя до рукоприкладства с вызовом милиции не доходило. Курбако, мастер цеха на номерном заводе, не был «хулиган-хулиган», а так… Немножко не любил евреев, немножко не любил профессию моих родителей – и «множко» не любил мою мать, которую не смущали его угрозы, что, дескать, работает в «ящике». Потом старшая дочь Курбако Раиса вышла замуж за грязного и гнусного типа по фамилии Тышлер – грязного, потому что после него стульчак всегда был мокрый, а гнусного, потому что затоптал насмерть котенка Яшку, белого в чернильных брызгах, который, прежде чем издохнуть, еще день ходил кровью.

Меня Курбаки пытались перевоспитать. Это свидетельствовало в их пользу – или наоборот. Я, говорилось мне, когда вырасту, буду не как Марк Иосифович, а докажу: не все евреи трусы, и в первый день войны пойду на фронт. (Замечательно, что были друг с другом на вы и по имени отчеству.)

Я спорил:

– А мой дядя Юлик? Он тоже погиб.

– Погиб… Что, он прямо вот так – сам пошел и погиб? Убили, вот и погиб. У русских целыми семьями шли на фронт: и отец, и сын, и братья, и никто не вернулся.

– Папа не мог воевать.

– Как это не мог?

– Ему врачи не разрешили.

– У вас все больные.

«Почему все? Вон Тышлер какой здоровый, котенка убил» – нет чтоб так сказать.

Их младшая дочь Нэля запомнилась мне в зеленых вязаных носках с красным ободком, без тапок, берущая у нас почитать подписного, коричневого с красной полоской на корешке Бальзака или болотно-зеленого Мопассана – и тот и другой до сих пор на полке.

Нет, могло быть хуже. Курбако, конечно, «хулиган», но не «хулиган-хулиган».

Другая семья – державшие нейтралитет Юсуповы: татарин дядя Витя (у меня что-то непропорционально много татар, должно быть, под влиянием «Куликовской битвы» Пригова), крупная белоглазая тетя Надя, работавшая в фотоателье внизу, и невзрачный, похожий на личинку своей матери, Геня – моих лет. В фильме «Два капитана» ему больше всего понравилось, как «Ромашка хочет выстрелить: кы! кы! Не получается. Хочет ударить: бам! бам! По дереву. А когда Саня к нему живой пришел, он сгущенку ел… плюх! И всю банку на себя вывернул». От Гени я узнал, как вешали немцев – со слов тети Нади: «А у одного вот такая сопля».

– Я не ходил, – сказал мне отец. – Нечего на это смотреть.

Ни дед Иосиф, ни бабушка Гитуся, ни Исаак – никто не ходил. Предпочитали смотреть на это чужими глазами.

– А я ходила, – сказала мать. – Они Юлика убили.

Неужели правда, а не чтоб сказать наперекор?

Когда она вернулась из Казани, ее ждал сюрприз: я был обрезан.

– Изуверы! А как ты-то мог? Какие изуверы!

А что отец мог – драться? Сказать своему отцу, своему Создателю, «нет»? Воевать с ним? Ему врачи воевать не разрешили. Пожаловаться Курбакам и чтоб те вызвали милицию?

– Лилюша, может, в этом и есть свое рациональное зерно. Говорят, с медицинской точки зрения так лучше.

Лично я не знаю, как лучше, мне не дано сравнить. Можно было бы спросить у тех, кто подвергся этой операции в зрелом возрасте. В «Нашей стране» (название газеты – забавно, что их под таким названием одновременно выходило две: одна в Тель-Авиве и другая, условно говоря, «власовская», в Буэнос-Айресе), так вот, в нашей

стране изо дня в день давалась рамка:

Очень важное сообщение для вновь прибывших из Советского Союза! Брит мила лицам всех возрастов. Производится высококвалифицированными врачами-хирургами в больничных условиях. Бесплатно. Секретность гарантируется. Обращаться…

Обратились. У нас в роте сразу трое: двое русских и один из Латинской Америки. Перспектива заключить с Богом союз, завещанный нам праотцем Авраамом, привлекала еще и восемнадцатидневным отпуском. Права на него израильтяне лишались уже на восьмой день жизни. Необходимость такого отпуска явствовала из Священной Истории: похитители Дины были неспособны обороняться[89], мы же – Армия Обороны.

– А как это вышло, что ты не обрезан? – спросил я у аргентинца, взиравшего на русских с сияющих высот марксизма[90]. В начале семидесятых многие соотечественники Команданте Че вдруг вспомнили о своих еврейских папах и мамах и поселились в Израиле, спасаясь от положившей на них глаз хунты.

– А у меня отец – испанец, он не дал.

«Ну да, отец-испанец, наваха-парень, такой не даст».