Арена XX

Дома Давыд Федорович пива не пил. Радости жизни строго делились на семейные и прочие. Дома можно было попить этого тяжелого немецкого квасу, по-пивному щедрого на пену. (Лилечка, когда была маленькой, не давала выкидывать из-под него бутылки – темного стекла, щекастые, с фаянсовой пробкой на металлическом рычажке.) Летом в жару Маргарита Сауловна даже готовила на нем окрошку со льдом. Нет-нет, насчет «картошки дров поджарить», в смысле пошамать, в Германии дела обстоят недурственно.

Давыд Федорович проголодался, а чувство голода в виду накрытого стола повышает тонус.

– Не знаю, вы с ним как-то вместе не звучите. Этому человеку нельзя отказать в оригинальности взгляда, но его идеи… Думаешь, нормально, что он пустился в пляс на своем катафалке? Есть такая музыкальная сценка, звери хоронят охотника. Хоронят, хоронят, а потом пускаются в пляс. Опасный человек.

– Папа, он думал…

– Дэвочка… – Давыд Федорович подставил стакан. (– Тебе тоже? – Лилия Давыдовна покачала головой.) – Дэвочка, Берг признался ей…

Торопливо отпивавший карюю пену, Давыд Федорович чуть не поперхнулся: просил ее руки?!

– …что это он устроил… – и Маргарита Сауловна шепотом произнесла то, что сегодня выкрикивалось на всех углах: «Поджог Рейхстага! Запрещена коммунистическая партия! Торглер арестован!»

– Их же арестовали…

Он уже все понял. Доберутся до Берга, и будет как с Нюточкой. Не далее как утром в кантине пошептались со Слонимом (будешь громко говорить, непременно кто-нибудь пошутит: «Битте, дейч шпрехен»). «Ни одной еврейской фамилии». – «Подфартило». – «Саша, я серьезно». – «Я тоже». – «Через месяц выборы». – «Мою первую заповедь знаешь? Подальше от начальства, поближе к кухне, а если на кухне делать нечего, иди спать». – «А все-таки не на луне живем. Правда, что фон Папен сказал: нанял, дескать, этого типа на время карнавала?» – «Я у него сегодня после спектакля спрошу. Напомни мне, пожалуйста».

– Хотите знать, зачем он это сделал? – сказала Лилия Давыдовна, и в этот момент была она прекрасна, как полки со знаменами. – Он думал, что я разбилась насмерть.

Нелюбимая тема.

– Ну, довольно уже об этом… А Берлин почему надо было поджигать?

– Не Берлин, а Рейхстаг, мама.

– Это одно и то же. Дэвочка, ты думаешь, он мог это сделать? Лиля, не перебивай…

– Мог. Давайте сперва пообедаем. Когда едят рыбу, то не разговаривают, в рыбе могут быть косточки.

Косточки-шмосточки. Будет увиливать под любым предлогом. Три года проваландались в Двинске, пока он решился на что-то. «Надо переждать, надо осмотреться, может, еще вернемся».

Она знала мужа. Но всего не знала и она. В связи с вакансией в Мариинском кто только ни говорил ему: крестись. Та же Андреева-Дельмас. Тот же Христич, «друг-враг», шутивший: «Вас, жидков, убивать мало – потому и не убиваем, живите нам на муки». Креститься было необходимо. «Входной билет в европейскую культуру», «необременительная водная процедура» и т. п. Но даже такая чепуха – какой ни есть, а шаг. Уже списался с одним пастором, уже имелась договоренность, больше того, приехал в Гельсингфорс – позавтракал на Эспланаде, выпил кружку пива, сел в поезд да так нехристем и вернулся в Петербург.

Этого он Маргарите Сауловне не рассказывал. Зато она хорошо помнила, как его надо было толкать в спину. Женитьба Подколесина, только со счастливой развязкой.

– В бульоне косточек нет. Выслушай меня.

– Я не понимаю, я могу спокойно пообедать? Что, горит?

– Горит. Промедление смерти подобно, – она произнесла «смертии», с двумя «и». Ребенком ей запомнилось: «Смертию смерть поправ».

Давыд Федорович сразу замолчал.

– Ее нужно немедленно отправить. Сегодня ближайшим поездом. Куда угодно. Заграницу. Промедление смертии подобно.

– Мама!..

– Ты молчи, если ничего не соображаешь! – Маргарита Сауловна в рыданьях выбежала.

– Маргоший!

В ответ хлопнула дверь в спальню.

– Спасибо. Было очень вкусно, – Давыд Федорович отодвинул тарелку с бульоном. – Ты можешь мне сказать, дословно, что он тебе говорил?

– Что… Я ему сказала: вы же не коммунист. А он: откуда вы знаете? Вы даже мое настоящее имя не знаете.

Маргарита Сауловна вернулась, заплаканная, но не сдавшаяся.

– Она может поехать в Двинск, у нее там тетя. Переждет. А после приедет туда, где мы.

– Мало ли у кого где тетя… – теперь расплакалась Лилия Давыдовна. Она не могла поверить в происходящее, такое может сниться. Она плакала, как плачут дети, упираясь. Но если их оставят в покое, сами же побегут следом. – У тебя тетя в Буэнос-Айресе, ты же к ней не едешь.

На это Маргарита Сауловна, до сих пор державшая руку за спиной, показывает газету, «Берлинер Музикшпигель», а в ней обведено карандашом: «“Театро Колон” ищет концертного пианиста с опытом коррепетиторской работы. Прослушивание по договоренности. Писать господину Хорхе Тикмеяну, отель “Базелер Хоф”, Гамбург».