Арфеев

Погода была чертовски хорошей. Слишком хорошей для похорон, которые заслуживали лишь ливень и бьющую в могильную плитку грозу. В такую погоду хотелось гулять и по парку с любимой женщиной, слушать, как она смеётся, покупать ей сахарную вату и после очищать её губы от липкого слоя, а не вот это вот всё. Эти похороны отца, который спустя двенадцать лет скитаний появился на пороге их дома и решил, что его вдруг примут обратно.

Размечтался, папаша. Надеюсь, сейчас ты трахаешь Алёну и давишься опиумом.

Чья-то рука накрыло колено Ромы, и вскоре он услышал голос матери:

— Останови вот здесь, пожалуйста.

Чёрный «мерседес» аккуратно съехал на обочину, мерно гудя двигателем. Колёса сошли с асфальта на землю и проехали несколько метров, прежде чем остановились. Рычание под капотом смолкло, и теперь тёмный красавец германских кровей молча стоял в гордом одиночестве, окружённый бескрайним полем.

— Ром, — её голос слегка дрожал и сквозил неуверенностью, — я не знаю, почему ты так холоден и резок со мной, но я просто хочу… — С покрасневших глаз сорвались слёзы, и мама тут же вытерла их, не решаясь поднять взгляд. — Я хочу, чтобы ты просто выслушал меня. Я не пью уже два дня и думаю, что заслужила разговор с сыном. Если он у меня есть.

Рома сжал обод руля, но промолчал.

— Что случилось, когда вы вдвоём вышли на улицу?

Он ждал этого вопроса и подготовился к нему, но легенда о счастливом конце напрочь вылетела из головы, когда его взгляд встретился с глазами матери. Глубоко впадшими глазами матери. И, безусловно, знакомо карими. Белки будто воспалились и ныли от покраснения, а острые паутины морщин впивались в кожу на всём её лице. Мать Ромы выглядела на все шестьдесят лет а то и больше, при том условии, что ей лишь пару месяцев назад исполнилось сорок с чем-то. Но старости было плевать на цифры; она смотрела на образ жизни, привычки, мышление и подкрадывалась тогда, когда человек сам начинал разрушать себя по частичкам.

— Только не ври мне, а говори честно. Может быть, ты видел тех ублюдков, которые потом избили его?

— Нет, мам, я никого не видел. — Ложь давалась ему легко, и «спасибо» за это стоит сказать тем годам, что он провёл в бизнесе. Если хочешь заработать много денег, твой язык должен быть чертовски хорошо натренирован. — Мы попрощались с ним около парка. Он протянул мне руку, но я не пожал её. Предпочёл просто пожелать всего наилучшего и ушёл. С тех пор я с ним не разговаривал.

— И он со мной тоже. Я ненавижу тебя, Ром. — Теперь мама не прятала взгляд и смотрела на своего сына в упор, видя перед собой чужого человека. — Я люблю и ненавижу тебя. Здесь даже гадать не стоит, что ты сказал отцу. Чтобы он катился ко всем чертям и проваливал нахрен с нашего дома! — Она заметила, как побелели костяшки на его сжимающей руль руке. — И плевать тебе, что он пришёл за прощением! Ты думаешь только о себе! Ты всегда думал только о себе! Хренов эгоист! — Она ударила его по лицу, оставив на нём след от пощёчины. Призрак маленькой ладони опечатался на коже, когда салон автомобиля заполнил шлепок. Левую половину лица резко подожгли, и сейчас она горела, пылала, хоть карие глаза так и оставались холодными.

Мать вглядывалась в них, пытаясь найти там что-нибудь тёплое, какую-нибудь слабую искорку огня, за которую получилось бы зацепиться, но натыкалась лишь на равнодушный холод, сквозивший в зрачках.

— Когда ты успел вырасти таким жестоким?

И с этими словами она вышла из машины.

8

Могила располагалась недалеко от озера.

Их встретили три человека — двое мужчин и одна женщина. Говорил с ними только Рома (конечно, как же иначе?). Он выслушал никому ненужные соболезнования, ужасающую историю о том, как они нашли этого бедного мужчину и решили позвонить по номеру, что лежал с фотографией невероятно красивой девушки.

Никому и в голову не пришло, что на ней была изображена рядом стоящая старуха.

Рома пожал руки мужчинам, обнял женщину и приятными духами и поблагодарил всех за такую заботу. Вскоре они ушли, и у могильной плиты (на самом деле, у простого куска камня) остались лишь двое: высокий стройный молодой человек и низкая сгорбленная бабка, которой так и хотелось подкинуть пару лишних монет. Приятный ветерок пробегал по телу и уносился дальше, ведь мог себе это позволить. Он мог улететь куда угодно, и никто не поймал бы его, но каждый бы прочувствовал ощутимое дуновение. Рома позавидовал ветру. Захотел стать им. Как же классно будет просто раствориться в воздухе и подняться к облакам, утонув в них. Как заманчиво выглядит возможность исчезнуть и больше не видеть все эти лица. Забыть обо всём и стать ничем — вот чего сейчас хотел Рома, стоя у могилы своего отца.

Мама плакала. Вернее, рыдала, захлёбываясь собственными слезами. Она упала на землю и прильнула к ней, начав целовать почву. Рома не разбирал её слов, а потому просто стоял в ожидании того, когда прекратится весь этот спектакль. Он мог простоять так весь день, пока мама не излила бы душу этому куску камня. Пуская горюет; пусть хоть что-то разбавить её вечный алкоголизм.