Аргентинец

Жора рассказал Елене, что большевики захватили Кремль, телеграф, телефонную станцию и вокзалы. В течение дня шли водевильные переговоры с городской Думой: господа в пенсне требовали освободить начальника гарнизона и других арестованных, товарищи с винтовками слали их по матушке.

Вечером пришли известия, что Петроград все еще во власти большевиков и никаких правительственных войск более не существует. Во избежание кровопролития юнкера без боя покинули здание семинарии и сдали под расписку триста винтовок японского образца, пулеметы и патроны.

Городскую Думу разогнали пять вооруженных молодчиков: пришли, пальнули в воздух – и Комитет спасения растворился в воздухе.

– Это не революция, – сказал Жора, прихлебывая щи. – Это «пустой урок» в гимназии: учитель заболел, а старостой вызвался быть даже не самый сильный, а самый наглый мальчик.

Послышался натужный кашель, и в комнату вошла мать Елены.

– Отец зовет его, – сказала она дочери и снова со свистом закашляла в кулак. Она не любила Жору за «неправильную веру» и никогда прямо не обращалась к нему.

Елена поднялась из-за стола:

– Идем.

Никанор Семенович Багров сидел у себя – плотный, мужиковатый, с густой, путаной бородой. Кабинет его походил на лесозаготовочную контору: у печи связка дров, на столе счеты и стопки фактур; стол и стулья самые простые. Только затертый паркет на полу да громадная люстра выдавали богатство старого пароходчика.