Ария смерти

Наверху Флавия застала уборщицу, и та сообщила ей, что цветы и вазы раздали, – не считая двух, которые Марина заперла у себя в шкафчике на первом этаже. Прежде чем уборщица расскажет еще что-то, Флавия с таким же испуганным видом, как только что с капельдинером, глянула на свои часы и сказала, что опаздывает к аккомпаниатору.

Чтобы не подумали, что она попросту сбежала, Флавия медленно спустилась по лестнице, проигрывая в памяти две арии, над которыми они с аккомпаниатором условились сегодня поработать.

За месяц – от веризма[24] к бельканто…[25] Отыграв спектакли, запланированные в Венеции, она с детьми на неделю уедет отдохнуть на Сицилию, а оттуда – в Барселону, где ей предстоит петь вместе с меццо-сопрано, которой она восхищалась, но прежде не пересекалась. Это будут ее первые гастроли в Испании после развода – из-за мужа-испанца, богатого, но жестокого и с хорошими связями. Только его второй брак и переезд в Аргентину открыли для Флавии двери театров «Лисео» в Барселоне и Королевского – в Мадриде, с перспективой спеть сольные партии, о которых она мечтала много лет: Марию Стюарт и Анну Болейн Доницетти – двух дам, лишившихся головы, но по разным причинам и под разную музыку.

В «Ла Фени́че»[26]

Флавии выделили репетиционную, чтобы она могла подготовиться к этим ролям, – щедрый жест со стороны театра, ведь обе партии она намеревалась исполнять на других подмостках. Это была комната в самом конце коридора, последняя справа.

Уже возле первой двери Флавия услышала звуки фортепиано. Жизнерадостное вступление к арии, которое она узнала, но никак не могла вспомнить название. «Тара-дара-дара-дам!» Казалось бы, веселейшая из мелодий, но музыкальная память подсказывала Флавии, что это ложное впечатление: эта легкомысленность наиграна от начала до конца. Не успела она об этом подумать, как музыка стала зловещей. И низкий женский голос запел: Se l’inganno sortisce felice, io detesto per sempre virtи́[27]. Еще несколько фраз – и Флавия вспомнила, что это за ария. Но что музыка Генделя и – еще невероятнее! – коварный Полинес, враг Ариоданта, здесь делают? Голос между тем взметнулся в переливах колоратуры, заставив Флавию изумиться еще сильнее: контральто? Сложные переходы, подвластные лишь сопрано, для которого эта партия, собственно, и предназначена? Но сопрано с теплым тембром и бархатным нижним регистром…

Флавия прислонилась к стене коридора и закрыла глаза. Она отчетливо слышала каждое слово: все согласные звуки выпевались очень четко; гласные – так открыто, как это было задумано, и не более. «Коль обман оказался удачным, добродетель презрю я навек». Музыка едва заметно замедлилась, и угроза в голосе Полинеса усилилась: Chi non vuol se non quello, che lice, vive sempre infelice quaggiи́. Флавия полностью отдалась удовольствию контраста: прерывистая, игривая мелодия, источающая радость, – и фраза Полинеса, утверждающего: Кто дурного свершать не желает, в нашем мире несчастлив всегда!

Возвращение к одночастной форме[28]

и обратно… Виртуозные переливы голоса, заполняющие пространство, причем все до единого спеты с легкостью. Всего две фразы, исполняемые на разный лад. Музыка то нарастает, то затихает… Флавия слушала Ариоданта пару лет назад в Париже – ее другу досталась довольно-таки неблагодарная роль Лурканио. Она запомнила трех исполнителей, но не Полинеса, которому такое блестящее исполнение и не снилось. Между тем за дверью творилось нечто невообразимое: голос вибрировал, взлетая и тут же опускаясь на нижние ноты, характерные для контральто. Финальный пассаж, с повторяющимися переходами от нижнего тона к высокому, доставил Флавии едва ли не физическое удовольствие. Как и мысль о том, что ей никогда не придется конкурировать с этой певицей, кем бы она ни была.

Стоило ей прийти к такому заключению, как справа донесся мужской голос:

– Флавия, я приехал!