АРИСТОКРАТИЯ В ЕВРОПЕ. 1815—1914

В начале 1890-х годов положению аристократии постоянно угрожала сельскохозяйственная депрессия, вследствие которой взгляды избирателей, занятых в этой сфере, стали более радикальными. По мере развития индустриального капитализма беднейшее крестьянство и отчасти представители низших слоев среднего класса оказались на грани вымирания. Их ответом чаще всего был яростный популизм — антилиберальный, антиправительственный и антиинтеллектуальный. Респектабельным аристократам, стремящимся достичь компромисса с правительством по таким вопросам, как оборона и экономическая политика, было весьма трудно удовлетворить электорат, враждебно настроенный против любой элиты и с примитивным эгоизмом требовавший льгот и субсидий, которые позволили бы ему выжить в наступившие суровые времена. Призывы католических популистов к установлению прогрессивной ставки подоходного налога усиливали тревогу аристократии, а провал, который на выборах 1893 г. потерпело большинство кандидатов дворянского Центра, подтверждал, что тревога эта не безосновательна. Как отмечает Вильгельм Лот, «когда в 1893 г. Рейхстаг собрался вновь <…> аристократическое крыло Центра уже не располагало хоть сколько-нибудь значительным влиянием».

Но в 1893 г. католическое дворянство еще не исчерпало свою роль в политике. Когда сельскохозяйственная депрессия пошла на спад, некоторые аристократы вновь вернулись на политическую арену. Дворянство сохраняло свое влияние в Силезии и в аграрном крыле центристов. Консервативно-центристский блок 1909 г. осуществил свои давние упования, добившись уклона партии вправо благодаря достигнутому между центром и правительством компромиссу по военно-морской политике. Но после 1893 г. аристократия уже никогда не занимала в партии Центра таких выдающихся позиций, как во время Kulturkampf. Теперь партией управляли профессиональные политики (в основном буржуазного происхождения), которые, в качестве специалистов, прежде всего могли безошибочно определить настроения католических масс и уравновесить требования различных составляющих электората. К 1914 г. влияние, которым аристократы-католики пользовались в партии Центра, примерно соответствовало влиянию британских либералов, а не той ведущей роли, которую традиционный высший класс все еще играл в английской или прусской консервативных партиях

[361]

.

В отличие от юнкеров, у представителей католического дворянства в девятнадцатом веке не было собственного могущественного государства, обладавшего армией и гражданскими службами, где они могли бы главенствовать вместе со своими сыновьями. К тому же, католическое дворянство намного уступало юнкерам в численности. Но, и это главное, дворяне-католики и юнкеры придерживались различных традиций в области ведения хозяйства и управления крестьянами. Юнкеры лично руководили собственными фермами и распоряжались рабочей силой; к тому же, в их среде издавна существовал обычай отправлять сыновей на военную службу, и это наложило на их менталитет особый отпечаток, который проявлялся в сознании, что они идеально соответствуют главенствующему положению и обладают исключительным правом руководить и командовать. Во многих отношениях эти восточные дворяне имели больше общего с российскими крепостниками, чем с аристократией западной или южной Германии. В восточной Пруссии, как и в России, деревни лишь изредка встречались на бескрайних просторах, которые по западным стандартам были весьма скудно населены и не имели городских традиций. Даже в конце восемнадцатого века сельские общины были полу-авторитарными и находились в сильнейшей зависимости от своего владельца. В 1863 г., в первый раз путешествуя по восточной части Германии, баронесса Шпитцемберг отмечала, что деревни здесь совсем не походят на западные. Лачуги работников тесно обступают дом помещика, а сами деревни разительно отличаются от западных по степени благоустроенности и процветания; на всем здесь виден отпечаток дворянской семьи, которой принадлежат селения. До 1811 г. крестьяне, наследуя собственные фермы, присягали на верность своим владельцам, как правило, видевших в крепостных неразумных детей, которых следует приучать к строгой дисциплине. Лишь от личного расположения дворянина зависело, будет ли эта дисциплина соединяться с элементами отеческого благоволения. В конце восемнадцатого века в большинстве поместий подобный патернализм был забыт, так как поместья эти покупались, сдавались и брались в аренду с головокружительной быстротой. Тем не менее, в Пруссии, как и в России, крепостному крестьянину нередко было выгодно играть роль дитяти [362].