Аристономия

Когда скрипел досками, шел через темную горницу, стало жутковато: не поставил ли где капкана или еще какой пакости, старый змей. С него станется. Светил и под ноги, и по сторонам. В ободрение сам себе приговаривал: «Ничего, шестерка, она туза бьет».

Это Слезкин ему в оскорбление сказал. Нарочно, чтоб Филиппа с самого начала окоротить, на прежнее место поставить.

Тогда, у проходной, глядя на обомлевшего Бляхина, дядя Володя шепнул:

– Большой ты человек стал, Филька. Высоко взлетел. Свысока падать – шею свернуть. Пойдем-ка, потолкуем.

А когда Филипп ему в ответ: не могу, служба, после поговорим, Слезкин, кривя рот, прошипел:

– Гляди, шестерка. Прихлопну – мокро будет.

И сует фотографическую карточку, из-за пазухи достал. Посмотрел Бляхин – темно в глазах стало. Снимок с титульной страницы его формуляра: «Бляхин Филипп Владимиров, 1896 г.р., стажер» – и наверху типографским шрифтом «Петроградское охранное отделение».

Набрехал, гнида! Забрал себе и сохранил бляхинское личное дело!

После Слезкин, посмеиваясь, рассказал, что у него дома своя фотолаборатория и он все документы переснял. Не подлинник же «корове» показывать – еще отберет. «Коровами» он называл тех, с кого «доил молочко». Вот и Филипп в его нынешнем видном положении угодил в «коровы». Очень дядя Володя своей предусмотрительностью гордился.

– Нюх меня редко подводит, – хвастал он, когда уединились в тихом месте. – Какой, кажется, навар может быть с шестерки? Ан может. Усмотрел я в тебе нечто, Филька. И не ошибся. Будет мне от тебя, телушки, больше молока, чем от иных сисястых коровищ.

Он долго Филиппа пугал. Интересовался, что комиссар Рогачов сделает, если увидит формулярчик.

Взмолился Бляхин:

– Какое от меня молоко, дядь Володь? У меня кроме пайка служебного нет ничего, и паек-то не ахти. Товарищ Рогачов нашему брату шиковать не дозволяет.

Слезкин ему на это:

– Дурак ты или придуриваешься? На таком месте сидишь! Сейчас самое время золотую рыбку ловить! Когда ил с мутью осядут, поздно будет.

– Какую рыбку? Какое такое время? – не взял в толк Бляхин.

– Время Мандата. Закона нету, порядка нету, заместо всего этого Мандат. Есть у тебя бумажка с правильной печатью – бери что хошь. И никто за тобой гоняться не станет, сыскной полиции нету, а ихняя уголовка – смех один.

Дальше дядя Володя рассказал, какое «молоко» ему от Филиппа надо.

Перво-наперво достать бланки на обыск и поставить на них печати, но чтоб строки, где адрес и имя, остались пустыми. Еще – настоящее удостоверение сотрудника Петрочека с дядиволодиной фотографией.

– И всё? – спросил Бляхин, начиная немного оттаивать. Бумажки эти достать он, пожалуй, мог. – За это вы мой формуляр отдадите?

– Отдам. Но не сразу. Сначала ты со мной пару разочков на дело сходишь. Подумай сам: что за обыск, если чекист в одиночку пришел?

Затрясся Филипп, попытался упереться.

– Вдвоем обыск тоже не производят.

Слезкин подмигнул:

– Не бреши. Я все ваши новшества знаю. Это раньше вы с грохотом к парадной на авто подкатывали и гурьбой по лестнице шли. Кое-кто успевал через черный ход или через чердак сбежать. Теперь Чрезвычайка поумнела. Машину оставляют за углом, а входят двое, нешумно.

Всё правда: по новой арестно-обыскной инструкции так и полагалось. Если не предвидится вооруженного сопротивления, положено проникать в помещение парой, а потом при необходимости подключать дополнительный контингент.

– Не буду. Ни за что, – отрезал Филипп. – Хоть что со мной делайте, а грабить не пойду.

– Зря робеешь, дура. – Дядя Володя его шлепнул по лбу – легонько, по-отечески. – Трясти мы будем людишек богатеньких, но необидчивых. Жаловаться они не побегут, потому что по революционному закону все ценности полагается сдавать рабоче-крестьянской власти. Кто не сдал – саботажник. Так что риска никакого нету. А бояться тебе надо, чтоб ты меня не рассердил. Я ведь работал, сведения собирал, первый адресок уже присмотрел. Нынче ночью и пойдем. Ты только бумаги добудь. А не добудешь – пеняй на себя. На кой мне тебя жалеть, если ты молока не даешь?

В тот же вечер принес ему Бляхин и мандат, и бланк. Как было не принести?

А ночью случилось такое, что забыть бы и не вспоминать никогда. Но разве забудешь?

Дядя Володя повел своего подельника (вот кем стал ответственный работник ЧК, член РСДРП Ф. П. Бляхин) в Измайловские роты, где проживал старший приказчик ювелирного магазина «Морозов» – бывший, конечно. Когда была национализация, у хозяина золота и камней не нашли, посадили как злостного укрывальщика ценностей, а во время террора шлепнули. Слезкин навел справки, пощупал, понюхал и пришел к заключению, что дурни чекистские не у того искали. Старший приказчик Лоскутов, верный морозовский пес, имел ключи от магазинного сейфа. Вот кого следовало за горло брать, но у товарищей мозгов не хватило.

Постучали в подъезд, громко. Через заколоченное досками стекло некогда богатой двери светился огонек. Видно было стол, укутанного в бабьи платки старичка-дежурного. Вместо оружия у ночного сторожа был гонг, каким раньше во время обеда прислугу из кухни подзывали.