Аркадия

Старейшие из утопистов, сказала однажды Ханна, наблюдая за мужчинами-амишами, которые пришли помочь с уборкой урожая: на протяжении многих поколений они живут той самой правильной жизнью, в которую верят. Крох представляет себе блюда из мяса животных, тяжелую работу по дому, огромную семью и двоюродных сестер в скромных платьях. Каким облегчением было бы всегда жить в семье. Среди людей, которые выглядят так же, как ты, думают так же, как ты, ведут себя так же, как ты, верят в одного бога, которого любят и боятся, бога в меру строгого, чтобы, если что, покарать, и в меру любящего, чтобы помиловать, бога с чутким ухом, способным улавливать тайны, которые ты ему шепчешь, так что потом ты, излив душу, с легким сердцем можешь вернуться в жизнь. Крох чувствует себя лишенным того, чего никогда не знал.

Они сидят дружески, передавая по кругу косяк. Мир темнеет все сильней. Как по сигналу, мальчики-амиши вдруг встают, кивают аркадцам и исчезают в лесу, возвращаясь в свои надежные, прочные дома, к своим семьям.

* * *

Айк напяливает свои подсохшие штаны, Коул ногой забрасывает землей уголья костра. Быстрым шагом они направляются домой. Крох придерживает слова при себе столько, сколько это потребно Айку. Они на полпути к дому, когда Айк оглядывает друзей. У него мешки под глазами; в животе то и дело громко урчит.

До чего ж эти амиши под балдой были дураки дураками, говорит Айк и заходится смехом.

Коул тихонько ржет. Крох замечает вдруг, что тоже смеется. Смеется и смеется, пока слезы не выступают из глаз, и приходится прислониться к дереву, чтобы перестать, а не то он обмочится. Отсмеявшись, мальчики беспомощно смотрят друг на друга. Они ужасно устали.

Мудаки, говорит Коул. Они придурочней, чем даже мы будем в реальном мире.

Кроха начинает бить дрожь, хотя идут они слишком быстро, чтобы замерзнуть. Он чувствует тошноту, хочет перейти на рысь, галоп, спринт. Он не видит себя Снаружи. Потому что, теперь можно в этом признаться, как ни напрягай мозг, он совсем не представляет себе реального мира. Он не готов.

Уже ночь, когда они поднимаются в Едальню. Ужин давно позади. На кухне темно и пусто. Но на стойке из нержавеющей стали лежит записка: Ханна оставила в духовке тарелки и целую буханку хлеба только для них. Крох сразу прячет записку в карман, чтобы Айк не увидел, что мать приписала внизу “Я люблю тебя”, не ранить его сильней.

Они как раз доели, когда в кухню входит Хелле. Щеки у нее блестят. Айк, шепчет она, Маргрете уже здесь.

Вплывает пожилая женщина, прямая и белая, как Астрид, но ростом поменьше. Воздух вокруг нее плотный. Какая-то в ней сила, колдовская. Ее рот транслирует твердые правила, жесткие стулья, обливания холодной водой, кошачьи фамилиары[30] с проблемами мочевого пузыря. Поди сюда, Айзек, говорит она с акцентом Астрид, забавно преувеличенным.

Айк, поднявшись, возвышается над своей бабушкой. Она похлопывает его по щеке и выходит. Воздух возвращается в комнату.

Я не прощаюсь, говорит Айк. “Прощай” означает “никогда больше”, но я увижу вас через несколько недель. Ну месяцев, от силы. Повернувшись к друзьям спиной, он выбегает.

Хелле долго обнимает Коула, слишком долго, думает Крох. Когда она подходит, чтобы обнять его, он тонет в ее ванили, ее дреды палаткой укрывают ему лицо. Фиксатор – вспышка на ее языке. А ведь я вырос, замечает вдруг Крох: он почти что на уровне ее золотых глаз.

Не забывай, говорит она, прислонясь лбом к его лбу. Меня. Я не смогу, говорит он.

Если забудешь, станет так, говорит она, что меня как будто вообще никогда не было.

Он весь скован. Она целует его, острые зубы, прикосновение языка, холодные ладони лежат на его затылке. Он так много хочет ей сказать, что не может сказать ничего; если скажет, прольет на землю. Она держит их с Коулом за руки, пока они спускаются по ступенькам из сланца к машине, которая ждет их на гравийной дорожке. Прежде чем ей отвернуться, он достает фотографию, которую носит в пластиковом пакете, приколотом к внутренней стороне его шорт. Он вкладывает пакет ей в руку. Это Хелле у пруда, так рано утром, что она думала, что одна. Стоит обнаженная на скале, отражаясь в зеркальной воде. Свеча с копной светлых дредов на каждом конце, красивая до того, что и слово “красота” не годится. Взглянув на фотографию, она хмурится, но потом отваживается взглянуть ему в лицо, и с рухнувшим сердцем он видит, что все она понимает. Айк прижимает к глазам подушку и не убирает ее, когда они стучатся в стекло.

Хелле усаживается, машина мягко трогает с места. Из темноты на опушке леса выступает великан, который, попав в свет фар, вспыхивает сияньем. Это старик, комически выпучивший глаза, с лохматой бородой, с гнущимися, как спагетти, руками. Он машет и кланяется грациозно, почти что как человек. Когда машина проехала, но мрак не успел еще прокрасться назад оттуда, где прятался, с опушки, Крох различает Лейфа под куклой, продолжающей выплясывать в полутьме.

* * *