Аркадия

Септимус. Во-первых, Байрон даже не помнит о вашем существовании.

Томасина. Но, когда он был в Сидли-парке, мы обменивались многозначительными взглядами. Странно, почему он до сих пор не объявился, ведь уже год, как он вернулся из своих странствий.

Септимус. Короче, миледи, это маловероятно.

Огастес. Ах, этот лорд Байрон! Помню. Он присвоил моего зайца, хот я выстрелил первым. А он заявил, будто я промахнулся. Большой шутник. Но на тебе, Томсик, он конечно, не женится. Он ведь не слепой, а только хромой…

Септимус. Все, господа, тихо. Мертвая тишина до без четверти двенадцать. Нельзя непрерывно отвлекать наставника. Это невыносимо.

Огастес. Вы — не мой наставник. Я пришел к вам на урок по собственной воле.

Септимус. На всякую волю есть ньютонов детерминизм, милорд.

Томасина смеется — собственно, фраза для нее и сказана.

Огастес злится, чувствуя себя лишним.

Огастес. Ваш покой меня нисколько не волнует. Раскомандовался тут!

Томасина(предостерегающе). Огастес!

Септимус. Я не командую, милорд. Я вдохновляю. Я благоговею перед Просвещенностью и тем самым вдохновляю учеников на умножение познаний, посредством которых они приблизятся к Богу. За лучший конус и пирамиду, нарисованные в полной тишине и представленные не ранее чем без четверти двенадцать, полагается награда — шиллинг.

Огастес. Сэр, вам не купить мое молчание! Я знаю тайну, которая стоит куда дороже. (Отбросив альбом и карандаш, он с достоинством покидает комнату. Захлопывает дверь.)

Пауза. Септимус вопросительно смотрит на Томасину.

Томасина. Я рассказала ему, что ты меня поцеловал. Но он не проговорится.

Септимус

. Я? Целовал вас? Когда?

Томасина. Вчера!

Септимус. Как?!.

Томасина. Как? В губы!

Септимус. Где?

Томасина. В эрмитаже, Септимус!

Септимус. В губы в эрмитаже! Ах, вот вы о чем! Разве это поцелуй? Ни на шиллинг, ни на полшиллинга не тянет. Я о нем уж и позабыл совсем.

Томасина. Какой ты жестокий! Ты что — и уговор наш позабыл?

Септимус. Боже милостивый! Какой уговор?

Томасина. Ты учишь меня танцевать вальс! Подписано и скреплено поцелуем. А следующий поцелуй — когда я буду танцевать, как маменька.

Септимус. А, ну да, ну да. Мы, бывало, вальсировали в Лондоне ночи напролет.

Томасина

. Септимус! Я непременно должна научиться! Иначе все меня будут презирать. Вальс — самый модный, самый веселый и самый дерзкий танец! Лучшее, что изобрели в Германии.

Септимус. Ладно, оставим немцам вальс. Главное, что дифференциальное исчисление открыл Ньютон, а не Лейбниц.

Томасина. Маменька привезла из города целый сборник вальсов, они будут играть с князем Зелинским.

Септимус. К чему напоминать, сколь печальна моя участь? Князь так немилосердно колотит по клавишам «Бродвуда и его сыновей»[33] — я даже читать вынужден на счет три.

Томасина. А что ты читаешь?

Септимус. Эта статья получила приз Парижской научной академии. Автор заслуживает вашего благосклонного внимания, поскольку вы — апологет его идей.

Томасина. О чем он пишет? О вальсе?

Септимус. Да. Он составил уравнение, которое описывает распространение теплоты в твердых телах. А пока составлял, впал в ересь, поскольку обнаружил природное противоречие законам сэра Исаака Ньютона.

Томасина. Ого! Он оспаривает детерминизм?

Септимус. Нет!.. А впрочем… Пожалуй. Он показывает, что атомы двигаются не по Ньютону.

Томасина переключается — с характерной для нее легкостью — и спешит взять книгу в руки.

Томасина. Дай-ка… Ой! На французском?

Септимус. Представьте. Париж — столица Франции.

Томасина. Покажи, откуда читать.

Он забирает книгу и находит нужную страницу.

Тем временем музыка за стеной становится все более громкой и страстной.

В четыре руки заиграли. Маменька влюблена в князя.

Септимус. Это в Польше он князь. А в Дербишире — фортепьянный настройщик.