Аркай

Ибо все шестиклассники давно уже и прочно усвоили, что, отвечая на вопрос учительницы, следовало непременно вымолвить её имя и отчество. Именно так: «Понял, Зоя Николаевна!» Краткое «понял» никуда не годилось. Не годилось также, по мнению Зои Николаевны, вольное взаимное обращение: мальчишки, девчонки, всякие Валерки, Светки, Людки, Веньки. Это была дикость недопустимая. В пределах класса существовали мальчики и девочки, Саликов Валерий, Грушина Светлана, Иванова Людмила, Сенюков Вениамин. Мороки было поначалу с этим полным титулованием! Особенно у мальчишек. Но Зоя Николаевна если уж за что-то бралась, то поворота на обратный курс не предвиделось. И такой прилипчивой оказалась эта система, что скоро вся Береговая именовала школьников не иначе как по имени-фамилии. А малявки-дошколята ухватили её на лету, и забавно было, когда едва выучившийся держаться на лыжах слаломист наставлял приятеля:

— Ты, Сенюков Олег, плохо ноги держишь в коленях, вот и пашешь снег носом.

Вообще Зою Николаевну Вениамин сильно уважал. На лыжах она держалась лучше всех учителей и лучше всех учеников, включая самого Сенюкова Вениамина, который как-никак имел взрослый разряд. И в волейбол играла наравне с лучшими забивалами Береговой, и директору школы могла сказать: «Я с вами не согласна, Игорь Семёнович!»

И, если уж откровенно, Иванову Людмилу Вениамин тоже уважал примерно по тем же причинам. Правда, на лыжах она ему уступала, зато среди остальных школьников, даже восьмиклассников, соперников у них не было.

Собирая сумку после уроков, он тихо спросил:

— Так где замаскирован твой Аркай?

— Третьему никому! — шёпотом потребовала Люда.

— Как в электронном сейфе! — заверил Сенюков. — Считай, что я обиделся.

— В кладушке у ключа.

— Подходяще. Я проведаю его под вечер и харчишек отволоку.

— Только не напрямик! — встревоженно попросила Люда.

— Учи учёного, — отозвался Сенюков Вениамин. — Я таких петель накручу, что Метальникова агентура сама себе на хвост сядет и ничего не унюхает.

* * *

Случилось это в конце предыдущей зимы. Последним уроком в тот день была физкультура. Все обрядились в лыжные доспехи и отправились на сопку с двумя одинаковыми вершинами, напоминающую верблюда, чтобы оттуда стартовать на пять километров по склонам и увалам.[1] Это замечательное упражнение, вроде как с собачьей упряжкой вскарабкаться на перевал, только что нарту толкать не нужно.

Люда резво взяла подъёмчик, и вдруг что-то кольнуло её легонько в правый бок. Она не обратила на это внимания, но минуту спустя кольнуло ещё раз, и тугой комок образовался в том месте. Он шевелился, увеличивался и мешал двигаться. Люда присела, и боль немного утихла, но едва разогнулась, в бок ударило так, что потемнело в глазах. Зоя Николаевна тут же подкатила:

— Тебе нехорошо, Иванова Людмила? Думаю, надо зайти в амбулаторию.

— Это сейчас пройдёт, — попыталась протестовать Люда.

— Никаких разговоров! У тебя лицо от снега не отличить. Сенюков Вениамин, быстро Иванову к врачу!

До амбулатории Люда добралась с трудом. Склянки на кораблях у причала отбили шестнадцать ноль-ноль. Вокруг потемнело, погода ухудшалась на глазах. Тугой ветерок прошёлся, будто с вершины сопки упал, закрутил, завьюжил снежные бурунчики. Похоже, приближалась пурга.

На Береговой всегда так получалось. В конце февраля стояла замечательная звонкая погода. Немного подмораживало, сияли вершины заснеженных сопок, солнышко всё выше поднималось и пригревало днём очень чувствительно. Казалось, вот-вот весна нагрянет. Ан нет! В начале марта, почти всегда к восьмому числу, задували ветры, и дня три, а то и неделю гремела и выла пурга, которую так и называли «женской». И снегу приваливало так, будто зима ещё только начиналась. Таял он потом до конца мая, а в распадках так и до середины лета.

Доктор Пенкалис не возвратился из города, и дожидаться его не имело смысла, потому что с началом пурги всякое сообщение Береговой с окружающим миром прекращалось. Каждый обязан был остаться там, где его застигла непогода.

Дежурная сестра уложила Люду на белый топчан и принялась её прощупывать, выспрашивая, где болит. А боль как раз утихла, сделалось Люде хорошо и покойно, нигде не болело. Но стоило пошевелиться — ударило в боку так, что она вскрикнула.

— Лежи спокойно, девочка, — сказала медсестра. — Сейчас я сделаю укол, и тебе станет легче.

Она вышла в соседнюю комнату, где дожидались мама с бабушкой и даже папа: его корабль, к счастью, только что ошвартовался у причала. Сенюков Вениамин, естественно, тоже никуда не отлучился, поскольку считал себя обязанным выяснить обстановку до конца и оказать помощь, какая потребуется.

— Похоже на приступ аппендицита, — сообщила сестра. — И довольно острый. По-моему, несомненно аппендицит.

— Так несомненно или только похоже? — строго спросила бабушка.

— Извините, я волнуюсь. Думаю, несомненно аппендицит. Можете убедиться сами, если у вас, конечно, имеются навыки.