«Архангелы»

Совладельцы прииска «Архангелы» сидели вокруг стола и тихо разговаривали между собой, склонившись друг к другу головами. Потом разговор стал громче. Корнян и Унгурян, смеясь, откидывали головы назад, Прункул же только ухмылялся, и от его ухмылки множились на лице морщины.

— Вы отобедаете у нас, господа? Не так ли? — расплываясь в улыбке, осведомился трактирщик.

— Ай-яй-яй! — укоризненно покачал головой Унгурян. — И ты еще спрашиваешь?

— Жареный барашек, токана с цыпленком, тушеный заяц. Чего изволите?

Самый толстый из совладельцев поспешил ответить:

— Барашка мне, цыпленка Прункулу, а зайчатину домнулу Корняну. Порции большие всем троим. А то мы голодны, братец, будто волки среди зимы. Тащи быстрей!

Трактирщик бросился к кухне.

— Погоди! — окликнул его Корнян. — А вино, то самое, есть?

— Есть. Как не быть!

— То, что я пил две недели назад?

— Есть, есть! — подтвердил трактирщик уже на бегу.

Гремел оркестр, и говорить приходилось громко.

От выпивки люди, сидевшие за столом, становились говорливее, оживленнее.

— Сегодня Лэицэ мог бы и помолчать, — пробормотал Георге Прункул. — В пасхальную-то субботу…

— Оставь его, братец. Пусть себе играет, — отозвался Унгурян. — Ну, какая может быть гулянка без грохота сапог и пыли из-под ног?

— Мы же сегодня сюда не гулять пришли. Завтра пасха, — тихим голосом возразил Прункул.

— Сегодня тебе не хочется, значит, ты и не пьешь! Ты же исповедовался! Мне жена говорила, что ты был на исповеди! — воскликнул толстый Унгурян.

— Правда? — переспросил Василе Корнян.

— Это такое дело, про которое не спрашивают, — отрезал Прункул.

Принесли заказанные блюда, и все трое с волчьей жадностью набросились на еду. Унгурян алчно глотал куски и с еще большей алчностью смотрел на еду.

Цыган Лэицэ на цыпочках, улыбаясь, подошел к трем хозяевам прииска «Архангелы». Остановившись за спиной у Корняна, он тихонько коснулся смычком струн.

Трое золотопромышленников разом подняли головы.

— Не сегодня, Лэицэ! Сегодня мы не пируем, — покачал головой Корнян, доставая пухлый черный бумажник. — А это тебе на праздник! — протянул он музыканту сотенную.

— Значит, сразу урожай! — усмехнулся Лэицэ и сунул деньги в карман, вовсе не удивившись оказанной ему чести.

— Пусть его играет, он же музыкант, — проворчал Унгурян. — Небо не треснет из-за его песни.

— Сегодня мы не гуляем, Лэицэ. Сегодня гулять — грех на душу брать, — назидательно повторил Корнян. Цыган пожелал всем счастливых праздников, поклонился и хотел было уйти.

— Погоди, несчастный, — остановил его Унгурян с набитым ртом. — Я тоже хочу тебя поздравить, — и вынул полусотенную.

Не выразив особых чувств, Лэицэ взял и эту бумажку, сунув в карман вслед за первой.

— На второй день пасхи будешь у нас. Не так ли? — спросил Корнян.

— Непременно! Желаю здравствовать! — подтвердил Лэицэ, отходя от стола.

Все это время Прункул искал, искал и никак не мог найти мелких денег. Цыган удалился, и Прункул только усмехнулся ему в спину.

Золотопромышленники пропустили по стаканчику, потом, под непрекращающийся в трактире шум, по второму и по третьему. Наконец явились слуги и доложили, что лошади заложены. Все трое уже опять толковали о своих «Архангелах».

— С годик они еще продержатся, — утверждал Корнян.

— Годик? Все десять! Сам знаешь, золота там невпроворот! — с напором утверждал Унгурян, с трудом ворочая заплетающимся языком.

— Да. Позавчера я сам видел! Жила там богатейшая. Посмотрим, что будет дальше, — хрипел Георге Прункул.

— Да здравствуют «Архангелы», братцы! — встал Василе Корнян и поднял стакан.

— А господина письмоводителя я так сегодня и не видел, — пробурчал Унгурян, тоже поднимаясь. — Он что, не приехал?

— Он обычно после обеда приезжает. Пора бы знать, — отозвался Георге Прункул.

Все трое вышли на улицу. Не одни они собрались домой, — шел уже третий час пополудни. В трактире висел тяжелый дым, на полу валялись раздавленные вонючие окурки. Но и за столами сидело еще немало народу. Кое-кто пел, подперев голову рукой. Музыканты не спускали глаз с четырех парней-рудокопов с «Архангелов». Они пили много и жадно, и по всему было видно, что уходить не собираются.

Площадь почти опустела. Люди разбрелись кто куда. Некоторые засели по питейным заведениям, другие отправились по домам. На дороге можно было видеть и покачивающихся и спотыкающихся. К дому брели большими группами, оживленно разговаривали. Многие сожалели, что не приехали в город на тележке, и с завистью смотрели вслед тем, кто, наняв извозчиков, катил с женами, дочерьми или приятелями.

Вдруг толпа раздалась, люди отхлынули кто вправо, кто влево и, выгибая шеи, раздувая ноздри, мимо них промчалась пара вороных.

— Письмоводитель! Домнул Родян! — восклицали рудокопы.

Молнией промелькнула коляска. Люди едва успевали снять шляпу и поклониться.