А вообще как верно истолковать самоубийство? Вот Анс Бернштейн настаивает, что самоубийцы - совсем не трусы, что для этого нужна большая сила воли. Он сам свил верёвку из бинтов и душился, поджав ноги. Но в глазах появлялись зелёные круги, в ушах звенело - и он всякий раз непроизвольно опускал ноги до земли. Во время последней пробы оборвалась верёвка - и он испытал радость, что остался жив.
Я не спорю, для самоубийства может быть и в самом крайнем отчаянии еще нужно приложить волю. Долгое время я не взялся бы совсем об этом судить. Всю жизнь я уверен был, что ни в каких обстоятельствах даже не задумаюсь о самоубийстве. Но не так давно протащило меня через мрачные месяцы, когда мне казалось, что погибло всё дело моей жизни, особенно если я останусь жить. И я ясно помню это отталкивание от жизни, приливы этого ощущения, что умереть - легче, чем жить. По-моему, в таком состоянии больше воли требует остаться жить, чем умереть. Но, вероятно, у разных людей и при разной крайности это по-разному. Поэтому и существуют издавна два мнения.
Очень эффектно вообразить, что вдруг бы все невинно-оскорбленные миллионы стали бы повально кончать самоубийством, досаждая правительству двояко: и доказательством своей правоты и лишением даровой рабочей силы. И вдруг бы правительство размягчилось? И стало бы жалеть своих подданных?.. Едва ли. Сталина бы это не остановило, он занял бы с воли еще миллионов двадцать.
Но не было этого! Люди умирали сотнями тысяч и миллионами, доведённые уж кажется до крайней крайности - а самоубийств почему-то не было! Обречённые на уродливое существование, на голодное истощение, на чрезмерный труд - не кончали с собой!
И, раздумавшись, я нашел такое доказательство более сильным. Самоубийца - всегда банкрот, это всегда - человек в тупике, человек, проигравший жизнь и не имеющий воли для продолжения борьбы. Если же эти миллионы беспомощных жалких тварей всё же не кончали с собой - значит жило в них какое-то непобедимое чувство. Какая-то сильная мысль.
Это было чувство всеобщей правоты. Это было ощущение народного испытания - подобного татарскому игу.
___
Но если не в чем раскаиваться - о чём, о чём всё время думает арестант? "Сума да тюрьма - дадут ума". Дадут. Только - куда его направят?
Так было у многих, не у одного меня. Наше первое тюремное небо - были чёрные клубящиеся тучи и чёрные столбы извержений, это было небо Помпеи, небо Судного дня, потому что арестован был не кто-нибудь, а Я - средоточие этого мира.
Наше последнее тюремное небо было бездонно-высокое, бездонно-ясное, даже к белому от голубого.
Начинаем мы все (кроме верующих) с одного: хватаемся рвать волосы с головы - да она острижена наголо!.. Ка'к мы могли?! Как не видели наших доносчиков? Как не видели наших врагов? (И ненависть к ним! и как им отомстить?) И какая неосторожность! слепость! сколько ошибок! Как исправить? Скорей исправлять! Надо написать... надо сказать... надо передать...
Но - ничего не надо. И ничто не спасёт. В положенный срок мы подписываем 206-ю статью, в положенный - выслушиваем очный приговор трибунала или заочный - ОСО.
Начинается полоса пересылок. Вперемежку с мыслями о будущем лагере мы любим теперь вспоминать наше прошлое: как хорошо мы жили! (даже если плохо). Но сколько неиспользованных возможностей! Сколько неизмятых цветов!.. Когда' теперь это наверстать?.. Если я доживу только - о, как по-новому, как умно я буду жить! День будущего освобождения? - он лучится как восходящее солнце!
И вывод: дожить до него! дожить! любой ценой!
Это просто словесный оборот, это привычка такая: "любой ценой".
А слова наливаются своим полным смыслом, и страшный получается зарок: выжить любой ценой!
И тот, кто даст этот зарок, кто не моргнёт перед его багровой вспышкой - для того своё несчастье заслонило и всё общее, и весь мир.
Это - великий развилок лагерной жизни. Отсюда - вправо и влево пойдут дороги, одна будет набирать высоты, другая низеть. Пойдёшь направо - жизнь потеряешь, пойдешь налево - потеряешь совесть.
Самоприказ "дожить!" - естественный всплеск живого. Кому не хочется дожить? Кто не имеет права дожить? Напряженье всех сил нашего тела! Приказ всем клеточкам: дожить! Могучий заряд введён в грудную клетку, и электрическим облаком окружено сердце, чтоб не остановиться. Заполярною гладью в метель за пять километров в баню ведут тридцать истощенных, но жилистых зэков. Банька - не сто'ит тёплого слова, в ней моются по шесть человек в пять смен, дверь открывается прямо на мороз, и четыре смены выстаивают там до или после мытья - потому что нельзя отпускать без конвоя. И не только воспаления лёгких, но насморка нет ни у кого. (И десять лет так моется один старик, отбывая срок с пятидесяти до шестидесяти. Но вот он свободен, он - дома. В тепле и холе он сгорает в месяц. Не стало приказа дожить...)
Но просто "дожить" еще не значит - любой ценой. "Любая цена" - это значит: ценой другого.