Архипелаг ГУЛаг

Цель начальства была: чтобы мы тяготились, возмутились против убийств и выдали убийц. Но мы все настроились пострадать, потянуть - того стоило! Еще цель была: чтоб не оставался барак открытым, чтобы не могли прийти убийцы из другого барака, а своих найти как-будто легче. Но вот опять произошло убийство - и опять никого не нашли, так же все "не видели" и "не знали". И на производстве кому-то голову проломили - от этого уже никак не убережёшься запертыми бараками.

Штрафной режим отменили. Вместо этого затеяли строить "великую китайскую стену". Это была стена в два самана толщиной и метра четыре высотой, которую повели посреди зоны, поперёк ее, подготовляя разделить лагерь на две части, но пока оставив пролом. (Затея - общая для всех Особлагов. Такое разгораживание больших зон на малые происходило во многих других лагерях.) Так как работу эту трест оплачивать не мог - для посёлка она была бессмысленна, то вся тяжесть - и изготовление саманов, и перекладка их при сушке, и подноска к стене и сама кладка - легла на нас же, на наши воскресенья и на вечернее (летнее, светлое) время после нашего прихода с работы. Очень досадна нам была та стена, понятно, что начальство готовит какую-то подлость, а строить - приходилось. Освободились-то мы еще очень мало - головы да рты, но по плечи мы увязали по-прежнему в болоте рабства.

Все эти меры - угрожающие приказы, штрафной режим, стена - были грубые, вполне в духе тюремного мышления. Но что это? Нежданно-негаданно вызывают одну, другую, третью бригаду в комнату фотографа - и фотографируют, да вежливо, не с номером-ошейником на груди, не с определённым поворотом головы, а садись, как тебе удобнее, смотри, как тебе нравится. И из "неосторожной" фразы начальника КВЧ узнают работяги, что "снимают на документы".

На какие документы? Какие могут быть у заключённого документы?.. Волнение ползёт среди легковерных: а может пропуска готовят для расконвойки? А может..? А может...

А вот надзиратель вернулся из отпуска и громко рассказывает другому (но при заключённых), что по пути видел целые эшелоны освобождающихся - с лозунгами, с зелёными ветками, домой едут.

Господи, как сердце бьётся! Да ведь давно пора! Да ведь с этого и надо было после войны начинать! Неужели началось?

Говорят, кто-то письмо получил из дому: соседи его уже освободились, уже дома!

Вдруг одну из фотографированных бригад вызывают на комиссию. Заходи по одному. За красной скатертью под портретом Сталина сидят наши лагерные, но не только: еще каких-то два незнакомых, один казах, один русский, никогда в нашем лагере не бывали. Держатся деловито, но с веселинкой, заполняют анкету: фамилия, имя, отчество, год рождения, место рождения, а дальше вместо привычных статьи, срока, конца срока - семейное положение подробно, жена, родители, если дети, то какого возраста, где все живут, вместе или отдельно. И всё это записывается!.. (То один, то другой из комиссии напомнит писцу: и это запиши, и это!)

Странные, больные и приятные вопросы! Самому зачерствелому становится от них тепло и даже хочется плакать! Годы и годы он слышит только отрывистые гавкающие: статья? срок? кем осужден? - и вдруг сидят совсем не злые, серьёзные, человечные офицеры и неторопливо, с сочувствием, да, с сочувствием спрашивают его о том, что так далеко хранимо, коснуться его боязно самому, иногда соседу на нарах расскажешь слова два, а то и не будешь... И эти офицеры (ты забыл или сейчас прощаешь, что вот этот старший лейтенант в прошлый раз под октябрьскую у тебя же отнял и порвал фотографию семьи...) - эти офицеры, услышав, что жена твоя вышла за другого, а отец уже очень плох, не надеется сынка увидеть, - только причмокивает печально, друг на друга смотрят, головами качают.

Да неплохие они, они тоже люди, просто служба собачья... И, всё записав, последний вопрос задают каждому такой:

- Ну, а где бы ты хотел жить?.. Там вот, где родители, или где ты раньше жил?..

- Как? - вылупляет зэк глаза. - Я... в седьмом бараке...

- Да это мы знаем! - смеются офицеры. - Мы спрашиваем: где бы ты хотел жить. Если тебя вот, допустим, отпускать - так документы на какую местность выписывать?

И закруживается весь мир перед глазами арестанта, осколки солнца, радужные лучики... Он головой понимает, что это - сон, сказка, что этого быть не может, что срок - двадцать пять или десять, что ничего не изменилось, он весь вымазан глиной и завтра туда пойдёт, - но несколько офицеров, два майора, сидят, не торопясь, и сочувственно настаивают:

- Так куда же, куда? Называй.

И с колотящимся сердцем, в волнах тепла и благодарности, как покрасневший мальчик называет имя девушки, он выдаёт тайну груди своей где бы хотел он мирно дожить остаток дней, если бы не был заклятым каторжанином с четырьмя номерами.

И они - записывают! И просят вызвать следующего. А первый полоумным выскакивает в коридор к ребятам и говорит, что' было.

По одному заходят бригадники и отвечают на вопросы дружественных офицеров. И это из полусотни один, кто усмехнётся: