Архистратиг Михаил

И сегодня юный художник первым делом приказал доложить о себе баронессе, и молодая девушка быстро прибежала в приемную. Тут они просидели добрых полчаса, причем разговор, очевидно, шел вовсе не о здоровье графини, поскольку в тот момент, когда мы застаем парочку, Ганс как раз говорил:

— Значит, вы еще ничего не говорили своему батюшке? Он по-прежнему считает меня Велау-Веленбергом?

— Я... не имела случая... — смущенно пролепетала ГерЛинда. — Мне не хотелось писать об этом папе, так как это сразило бы его, и отложила до личного свидания. Но из столицы мы отправились в Беркгейм, а когда приехали сюда, то бедная крестная расхворалась с первого же дня... Не могла же я говорить о таких вещах.

Ее слова звучали смущенно и робко, в Ганс ясно видел, что у нее не было не случая, а храбрости.

— А кроме того, вы боялись, что барон будет очень сердит на меня! — сказал он. — Вполне понимаю и, разумеется, избавлю вас от неприятного разговора с отцом на эту тему. Я лично отправлюсь на днях в Эберсбург и покаюсь в своем грехе!

— Боже вас упаси! — испуганно воскликнула Герлинда. — Вы не знаете моего папаши! У него слишком твердые принципы в этом отношении, и он никогда не позволит...

— Чтобы мещанин Ганс Велау бывал в его доме на правах знакомого Герлинды фон Эберштейн? Возможно! Но для меня весь вопрос лишь в том, позволите ли это вы?

— Я? — в бесконечном смущении спросила девушка. — Что же я-то могу тут запрещать или позволять?

— И все-таки мне нужен ответ только от вас одной! Как вы думаете, ради чего приехал я сюда? Уж во всяком случае не ради таннбергских родных! В последние месяцы мне не сиделось в городе, хотя это время было очень счастливым для меня. Первый успех художника невольно опьяняет, а на мою долю выпал такой успех, на который я никогда даже не рассчитывал! Со всех сторон мне кричали о моем успехе, и все-таки одно воспоминание оставалось неизгладимым для меня, от одного страстного желания я никак не мог отделаться, оно вечно всплывало передо мной, не давало мне покоя, тянуло меня, настойчиво приказывало отправиться на поиски объекта этого желания!

Герлинда сидела с низко опущенной головой и разрумянившимися щеками. Как ни была она молода и неопытна, а смысл слов молодого человека был ей совершенно ясен: она знала, куда влекло его страстное желание.

Теперь Ганс встал, близко подошел к девушке и, склонясь к ней, заговорил, причем тон его голоса обогатился сердечными нотами, которые редко слышались в голосе задорного, веселого художника.

— Смею ли я еще разок побывать в Эберсбурге? Мне так хотелось бы еще раз пережить часы, когда утреннее солнце заливает старые развалины замка и золотит далеко внизу вершины лесов. Там, около вас, я впервые познал поэзию прошлого, великолепие сказочного мира древности. Ведь я смог заглянуть тогда в темные, мечтательные глаза спящей царевны... Я не забыл этих глаз, они глубоко запечатлелись в моей памяти... Позволите ли вы мне приехать туда, Герлинда?

Девушка покраснела еще больше, но не подняла взора, когда тихо, еле слышно ответила:

— Я все время надеялась, что вы опять приедете... всю зиму... но напрасно...

— Однако теперь я здесь! — пламенно воскликнул Ганс. — И теперь не уйду, не упрочив своего счастья. Милая, дорогая моя спящая царевна! Ведь я уже говорил тебе, что настанет день, когда появится рыцарь, который разорвет кольцо тесно сплетающихся ветвей шиповника и разбудит спящую поцелуем! Еще тогда в глубине своего сердца я таил мечту, что этого рыцаря будут звать Ганс Велау!

При последних словах он обнял девушку. Герлинда испуганно вздрогнула, но не вырвалась из его объятий. Медленно подняла она на Ганса взор прекрасных темных глаз и тихо, совсем тихо, но не скрывая своего счастья, шепнула:

— Я тоже!

Уж никак нельзя было поставить в вину художнику, если в ответ на это признание он поступил вполне по рецепту сказки, то есть поцеловал свою спящую царевну, которая приникла к нему, с блаженством глядя в глаза любимого. Но, когда он еще крепче сжал ее в объятиях и назвал своей милой маленькой невестой, Герлинда вдруг испуганно вздрогнула и с отчаянием вскрикнула:

— Ах, Ганс, милый Ганс, это невозможно! Я совсем забыла: мы не можем пожениться!

— Почему же нет? — удивленно спросил Ганс.

— Мой папа никогда не согласится... ведь мы... из десятого века...

— Десятый век никоим образом не может помешать нам жениться в девятнадцатом. Конечно, со стороны барона надо ждать бури, но я готов к ней. Я вообще удивительно приспособлен к тому, чтобы выдерживать всякую бурю и непогоду. Я знаю из богатого опыта, что значит пойти наперекор беснующемуся папаше и в конце концов все-таки сделать по-своему!

— Но нам это не удастся! — жалобно отозвалась «дворяночка». — С нами будет совершенно так же, как было с Гертрудис фон Эберштейн и Дитрихом Фернбахером. Они тоже сильно любили друг друга, но Гертрудис была обручена с благородным господином фон Рингштетеном и Дитрих отправился в бой против неверных и не вернулся из похода!