Архитектор и монах

Но те, кому Бог не дал, они тоже люди. Они умеют любить и ненавидеть не слабее тех, кому Бог дал.

Мне было очень обидно видеть, как у Дофина туманятся глаза и щеки краснеют при виде Леона. Мне было очень обидно чувствовать, что моя квартира перестала быть для Дофина пусть временным, но все-таки домом, а стала чем-то вроде гостиницы. Это стало видно – по всему. Он стал по-другому вешать полотенце на крючок. Раньше он вешал его за петельку, а теперь просто набрасывал сверху, а иногда оставлял мокрое полотенце на табурете. И еще много таких вот мелочей: когда живешь в одной квартире, они сразу чувствуются.

Мне было очень обидно, что все это произошло так быстро – буквально за две недели. Из моего юного друга и будущего ученика Дофин превратился в поклонника Леона Троцкого.

Еще обиднее мне было, что Леону это очень нравилось. Какая-то неутолимая жажда быть вождем, идолом, жажда видеть влюбленные глаза… Харизма, сами понимаете, штука двойственная. С одной стороны, все бегут к обладателю харизмы. С другой стороны, неугомонная харизма заставляет этого, как бы сказать, харизматического человека – все время соблазнять людей собою…

Кто бы мог подумать, что полоумный Рамон Фернандес непристойно влюбится в Дофина и приревнует его к Леону? Тем более что никаких реальных оснований для этого не было. Они – сотый, тысячный, миллионный раз повторяю – нормальные здоровые мужчины. Но воображаемые причины – да, наверное, были. Особенно для человека с больным воображением. Потому что все это видел не только я, видели все. Даже Наталья Ивановна, жена Леона, в тот страшный день сказала: “Леон любил тебя”.

В тот день, когда Дофин сказал: “Смотрите, убийца завернул топорик в женевскую газету! Убийца из Женевы”.

И все почему-то подумали на Ленина.

Ленин, кстати, жил тогда вовсе не в Женеве. Хотя Мюллер и Ада Шумпетер называли его “нашим старым женевским товарищем”. Это была какая-то ошибка – Ленин тогда жил в Кракове. Я был у него в Кракове, и пирожки в дорогу он мне заворачивал именно краковские, с творогом. Его кухарка испекла. В какую газету заворачивал? Скорее всего, в краковскую. Или в венскую. Но, вполне возможно, и в женевскую. Потому что “Журналь де Женев” можно было купить и в Кракове. Я видел, как он ее иногда покупал и читал. Но и в Вене тоже продается “Журналь де Женев”. Больше того, и в Вене, и в Кракове можно подписаться на эту газету и получать ее всего с дневным опозданием: железные дороги опоясали Европу, и почтовые поезда весело катятся по рельсам, мир становится все теснее, а круг нашего общения – все шире. Да? Так? Я верно говорю, дорогой господин Клопфер? Или вы все-таки не Клопфер?

– Клопфер, не Клопфер, – сказал репортер. – Какая разница?

– Никакой разницы, – сказал я. – Никакой разницы, поэтому я буду называть вас “глубокоуважаемый господин репортер высокоуважаемой газеты “Wiener Beobachter”, а для краткости просто – “господин репортер”. Ладно?

– Ладно.

– Ну, если ладно, то я продолжу вспоминать наш разговор с Дофином.

Ангел хранил меня в тот поздний вечер, когда я подошел к окну и посмотрел наружу. Наша улочка была пуста. Вдруг показались две фигуры.

Впрочем, дорогой Дофин, мой Ангел хранил и тебя.

Потому что до этого ты уже уехал в Мюнхен поступать в мюнхенскую Архитектурную школу с рекомендациями от Клопфера. Ректор был старый социалист, верный товарищ. Ты успел написать мне письмо. Ты писал, что у тебя все в порядке. Твои рисунки произвели впечатление, и ректор обещает стипендию. Но вообще твое письмо было печальным.

Ты писал, что судьба Леона Троцкого и Владимира Ленина произвела на тебя самое тяжелое впечатление. Ты сказал, что пришел в кружок Клопфера с верой в идеалы, в социализм, в дружную работу интеллигенции во имя трудящегося класса. Но увидел нечто ужасное, живую картинку из романа Достоевского “Бесы”. Особенно страшно, – писал ты мне…

– “Особенно страшно, – писал я тебе, – сказал Дофин, – что бесами оказались хорошие добрые люди. И Клопфер, который дал мне рекомендательное письмо, и оба Мюллера, и Ада Шумпетер, и Леонтина, и особенно ты, мой любимый Джузеппе. Ведь именно ты сначала накормил меня булочками, потом дал мне жилье, привел меня к Клопферу, который написал ректору в Мюнхен, и моя судьба была решена…” Так было написано?

– Почти дословно, – сказал я.

– Да? Вообще-то у меня так себе память, – сказал Дофин. – Однако важные вещи я запоминаю. Тут все было на разрыв: я очень был тебе благодарен за Клопфера, и я страшно на тебя злился за то, что разлюбил социализм. И я по-настоящему струсил, когда узнал, что убили Ленина.

– А когда убили Троцкого – нет? – удивился я.

– Разные вещи, – сказал он. – Когда убили Леона, мне стало просто страшно. А когда в отместку за Леона убили Ленина, я понял, что у ваших социалистов – вроде сицилийской мафии. Я даже переменил квартиру. У меня натурально коленки дрожали и в животе плохо было.

– Раз так, то ты меня поймешь, – сказал я.