Архив

Лишний раз прихвастнуть о том, что лагерное начальство делилось с ним свежими новостями, было для Варгасова мелковато. Кроме того, у Будимира Леонидовича появился еще один источник информации – осужденные за скупку и перепродажу антиквариата. Последнее время их стали «выдергивать» на допросы как свидетелей. Воротясь, они не слишком скрывали причины повышенного к себе интереса, чтобы избежать ненужных подозрений сотоварищей.

– Просьба к тебе, Веня, – проговорил Варгасов. – Повидай сегодня тех, у кого я покупал картины по твоей рекомендации. Скажи им, чтобы забыли мою фамилию. Пусть вычеркнут ее из своих записных книжек, из блокнотов, из памяти… Пользы она им не прибавит, а навредить сможет. Много у меня друзей, Веня, сам знаешь.

Кузин понимал, что это не пустое предупреждение, даже нынешний, освобожденный из колонии Варгасов весьма силен. И с каждым днем будет сильнее, он из той породы.

– Поэтому, Веня, я и просил тебя заехать за мной, – мягко закончил Варгасов. – Ты уж извини, брат. Я и сам бы мог им позвонить, да ни к чему, не так поймут.

В зеркальном отражении Кузин видел раздвинутые в улыбке губы Варгасова, короткие зубы, крепко схваченные бугристыми деснами.

– Конечно, конечно, – суетливо ответил Кузин. – Я их предупрежу. Зачем же вам это делать? Мало ли? Всех обзвоню…

– Ну и ладно! – заключил Варгасов. – А теперь сверни, пожалуйста, на улицу Достоевского. Надо мне тетку повидать.

– Да будет тебе! – одернула Ольга мужа. – Человек на работу спешит, у него прием с двух.

– А?! Извини, – ответил Варгасов. – Тогда так! Забрось нас к тетке и уезжай. Сами доберемся, на такси. Или пешочком, еще лучше. Давно я по городу не гулял.

Предложение Варгасова устраивало Кузина. Он повеселел. До улицы Достоевского езды минуты три, не больше.

– Странно мы живем, Будимир Леонидович, – благодушно проговорил Кузин. – Словно играем в какую-то игру, где все зависит от условий. Поставишь перегородку – справа будет нарушение законопорядка и криминал, слева – добропорядочная жизнь. Переставишь перегородку – наоборот: справа будет добропорядочная жизнь, слева – криминал…

– Не мы жизнь сделали такой, Веня, – ответил Варгасов. – Нам ее предложили. Мы лишь приняли условия этой игры, не более того. Откажись я от этих игр, думаю, что сел бы в тюрьму сразу же после вступления в должность – служба такая, Веня. Она неявно содержит в себе уголовное наказание – хочешь ты этого или нет. Куда ни кинь, всюду одно и то же, наслушался я в колонии всякого… Система, при которой кто-то должен сидеть, а кто-то – сажать, потом они могут поменяться ролями, но система останется – слишком могуч корень, на котором она проросла, Веня, извини за банальность. Разговор на эту тему превратился в банальность – все всё знают и водят друг друга за нос. Тоже игра, Веня. Не жизнь, а сплошная игротека… Посмотрим, как дальше дело пойдет?

– Кстати, Будимир Леонидович… как отметили в колонии смену караула? – вырвалось у Кузина.

Варгасов умолк на мгновение, соображая:

– Что тебе сказать, Веня? В колонии решили, что дадут амнистию.

– Амнистию? – вставила Ольга. – Такой был траур в стране…

– Какой там траур? – ухмыльнулся Варгасов. – Привыкли ваньку валять… Скажи честно, у тебя был траур, Оленька?

– Ну… жалко, конечно. Привыкли, – неуверенно ответила Ольга.

– Привыкли. Ничего, теперь по-новому привыкнем… Кого-кого, а министра госбезопасности в генеральных секретарях у нас пока не было. Может, заглянет в наши конюшни?

Кузин усмехнулся. Радение Варгасова о делах государства могло показаться верхом цинизма, если бы не странное ощущение – Варгасов проговорил это искренне и даже с печалью. И верно, что никто так горячо не обговаривает все промахи и беды страны, как алкаши у винного погребка.

– Кто переживал, так один осужденный артист. Сидел за мошенничество. Очень уж он лихо деда копировал – намалюет брови углем, лицо перекосит и начинает речи складывать. Так насобачился, стервец, что иной раз от работы освобождали, вызывали послушать…

– Как вызывали? Кто?! Начальство колонии? – недоверчиво произнес Кузин.

– А что? И они. Эх, Венечка, в неволе многое проявляется. Именно там для кое-кого и есть настоящая свобода. Ведь у нас, Веня, все с ног на голову поставлено. Недаром поют – кто был никем, тот станет всем. То-то… В этом и проявляется особая изощренность всевластия – мол, можем позволить себе все! Даже это. И нам ничего не будет. Тут наш закон, так-то, Венечка, – Варгасов помолчал. – Словом, тот актеришка сильно опечалился, дед его своей кончиной привилегий лишил.

Машина притормозила у дома № 5 по улице Достоевского. Высадив Варгасовых у подъезда, Кузин уехал.

Несколько минут Будимир Леонидович и Ольга топтались у щербатой фанерной двери. Дверной звонок нес свою шпанистую трель, словно не было никакой преграды. Но из квартиры никто не объявлялся, а кроме тетки там проживало две семьи.

– Тараканов морят, черти, – пошутил с досадой Варгасов, – все позапирали и разошлись.