Архив

Вдохновение делает человека не только речистым, но и привлекательным. Толстые губы Мирошука, что обычно казались эдакой розовой плюшкой на узком подносе, сейчас не раздражали Гальперина, наоборот, он ничего не видел, кроме этих губ, ловя каждое слово. И страх, что успел как-то забыться за последние дни, вновь шевельнулся в груди, расправляя свои щупальца. Да, интуиция его не подвела, ничто в этом глупом мире не уходит безвозвратно. Возвращается в виде змеиного изгиба веревки, если сильно встряхнуть конец… Он верно поступил, что вызволил свое заявление обратно, Аркадий переживет, а он – пожалуйста вам, «качественный состав». Может быть, так и начиналось тогда, давно, в тридцать третьем, в Германии. Правда, закончилось крахом, но по дороге к собственной гильотине успели много столбов свалить… Голос Мирошука становился ниже, значительнее. Казалось, конец этой истории, связанный с поступком Аргентова, был для Мирошука куда важнее, чем все, что вызвало этот поступок. А момент ухода из кабинета управляющего Аргентова и Клюевой явился фактом такого подвига, что Мирошук и не знал, как его передать словами. Он причмокивал, подмигивал, пощелкивал пальцами и даже пританцовывал в совершеннейшем ликовании… Хотя Гальперин так и не понял – кто раньше покинул кабинет, не подписав обязательство о неразглашении, – сам Мирошук или Аргентов с Клюевой. Вроде выходило, что Мирошук первым гордо оставил ристалище, а следом уже выпрыгнули без парашюта оба директора архивов. Неясность была, но Гальперин не стал уточнять, услышанное сразило его…

– Ну, как это вам нравится? – спросил Мирошук.

– Значит, они остались вами недовольны? Что вы на собрании не согнали меня с должности?

– Да. Я им так и ответил: «Гальперина не отдам. Нельзя разбрасываться такими специалистами». – Мирошук испытывал досаду, неужели это самое важное из того, что услышал сейчас Гальперин? Каков, а? – Ах, Илья Борисович, за вас вступились, а вы…

– За нас вступаться не надо, Захар Савельевич. За нас история заступается, правда, нередко с опозданием.

– Ну, как знаете, – вконец обиделся Мирошук. – С вами не так и не эдак… Тяжелый вы человек.

– Да. Сто одиннадцать килограммов. – Гальперин пытался собраться с мыслями. Удавалось, но ненадолго – страх вновь подступал к горлу, тошнотворный, удушливый и сонный.

Он полез в карман, достал мятый лист и, уложив на колено, принялся разглаживать его ладонью.

– Я, Захар Савельевич, принес обратно свое заявление.

– Какое заявление? – тревожно спросил Мирошук.

– То. Из-за которого собрание собиралось… Вот. Подпись ваша и печать, – Гальперин развернул лист.

– Не понял, – тревога в голосе Мирошука нарастала.

– Чего не понять? Не согласен я с поступком сына. Не одобряю. Передайте там, Бердникову или кому еще, что Гальперин… словом, сами знаете. Вот так.

Мирошук в волнении забегал по кабинету, быстро переставляя длинные ноги, точно он был не в тесном помещении, а на улице. Как ему это удавалось, даже удивительно… Пробегая мимо Гальперина, он выхватил из его рук бумагу, сложил ее по изгибу и вернул в нагрудный карман коричневого гальперинского пиджака, наподобие платочка.

– Не валяйте дурака, Илья Борисович. – Мирошук не прекращал своего метания по кабинету. – Дело сделано.

– Вот еще?! – Гальперин видел, как елозили лопатки Мирошука.

– Стыдитесь, Илья Борисович… Понимаю, вас сломили, вы испугались…

– Перестаньте бегать, у меня в глазах рябит, – проговорил Гальперин.

Мирошук остановился, шало глядя на своего заместителя. Он сейчас походил на ребенка, у которого вдруг отнимают игрушку…

– Как можно? На что это похоже?! Я вас в обиду не дам, поверьте мне. Вас некем заменить. И пока я здесь директор… – Мирошук умолк, напрягая острые скулы. – А главное… сын, знаете. Это надежно, родная кровь… В нашем возрасте молодые женщины, конечно, приятно, но…

Гальперин усмехнулся. Не станет же он рассказывать Мирошуку о том, что Ксения уехала вчера к себе, в Уфу. Сказала: «Ты уже на ногах, Илюша, собираешься на работу, пора и мне возвращаться к себе». Не впервые Гальперин расставался с Ксенией. Но на этот раз в их расставании была какая-то недосказанность. Что-то им мешало, точно песчинка в обуви. До сих пор Гальперин чувствовал прикосновение к щеке ее холодных губ, там, в аэропорту. Видел ее спину, легкий взмах руки…

– Подумайте, Илья Борисович. – строгим тоном Мирошук дал понять, что разговаривать на эту тему больше нет смысла.

Лицо Гальперина, багровое, с уныло повисшим носом, вскинулось навстречу Мирошуку и прямо на глазах стало блекнуть, подобно фонарю, у которого выключили электричество. Он вытянул из кармана мятую бумагу и положил на край директорского стола.

– Спасибо, Захар Савельевич… Но я слишком хорошо изучил отрезочек истории, что нам достался.

Глава третья

1