Архив

– Придержали пока. До Нового года, – Шереметьева произносила слова возбужденно, а взгляд ее придирчиво скользил по внешности подруги, странно сочетая удовлетворение и разочарование. Ей хотелось и уличить Чемоданову в том, что вызывающие зависть вещи не так уж и случайны, теперь-то отпираться нечего – вот он, твой зарубежный покровитель, рядом сидит. А с другой – она радовалась, что на сей раз Чемоданова не может уязвить ее какой-нибудь новой вещицей, все знакомо – и голубой костюм, и те же сережки, да и цепочке на шее без малого лет пять.

Чемоданова отлично понимала ее взгляд. Это смешило и печалило. Вот они – настоящие. страсти, искренние и вечные. В сравнении с которыми ее распри с Шереметьевой и переход в другой отдел – сущие пустяки.

– Не думала, что ты подойдешь, – не удержалась Чемоданова.

– Почему же? – не смутилась Шереметьева. – Я так обрадовалась тебе. Может, перейдете за наш столик, а? Празднуем день рождения приятеля мужа, полковника. А? Господин Янссон?

Янссон вежливо улыбался и обескураженно пожимал плечами.

– Николай Павлович избегает общества военных, – выручила Чемоданова.

– На самом деле, – подхватил Янссон. – Мне бы не хотелось… В компании военных – иностранец… Думаю, не совсем… – он не закончил своей мучительной фразы – подошел официант, поправил сервировку, расставил закуску и отошел.

– Хочется танцевать, – игриво произнесла Шереметьева. – Почему не слышно оркестра?

– Ищут Яшу, – ответила Чемоданова.

– Яшу? – удивилась Шереметьева. – Какого Яшу?

– Пропал какой-то Яша, музыкант. Без него не могут начать, – пояснила Чемоданова и, помолчав, засмеялась. – Ох, Настя… Тебе просто не везет… с этими Яшами. Везде они тебя достают, просто беда.

Шереметьева откинула со лба короткий крашеный локон и погрозила Чемодановой пальцем.

– Ну-ну, – проговорила она. – Не такая уж я придира, Ниночка… Кстати, твоя новая любовь, Тимофеева, знает, что завтра, на девять утра, назначена дирекция?

– Понятия не имею, – ответила Чемоданова. – Это ваши проблемы, начальства… А что вынесли на дирекцию?

– Говорят, опять что-то, связанное с Гальпериным… Точно не знаю. Но директор очень расстроен. Мне Тамара шепнула, секретарша.

Оркестр грянул оглушительный марш. Мигнули лампочки.

– Паразиты, – прошептал официант, наклоняясь к столу с блюдом в руках. – Чуть соус не пролил.

– Наш заказ, – довольно кивнула Шереметьева в сторону оркестра. – Полковник заказал. Его любимый марш Кантемировской дивизии… Те нот не знали, полковник им напел в подсобке.

– Нашли, значит, Яшу, – проговорила Чемоданова.

Шереметьева распрощалась и отправилась к своей компании.

Чемоданова сбросила в тарелку Янссона янтарный картофель, осыпанный укропом, положила севрюжий бочок и несколько глянцевых маслин. Одна маслина соскочила с тарелки и скатилась на пол, протянув по скатерти желтый след.

Чемоданова взяла салфетку и просушила пятно.

– У вас совсем испортилось настроение? – вздохнул Янссон.

Чемоданова не ответила. Невежливо, ну да бог с ним. Ее мысли занимало сейчас другое. Она знала по опыту – вести, услышанные из уст Шереметьевой, никогда не были ей в радость.

Глава вторая

1

Приобретенный с годами опыт, как ни странно, не облегчает жизнь, а, наоборот, превращает ее в систему осторожностей и запретов. Тем самым лишая жизнь одного из самых упоительных порывов – безрассудства.

Об этом и размышлял Гальперин, направляясь привычной дорогой на работу. Именно жизненный опыт нашептывал ему тогда не идти на поводу у сына, это плохо кончится для него в государстве, где честолюбие ставится выше закона. Именно жизненный опыт надоумил его предложить Ксении попытаться заполучить квартиру, которую собирался оставить Аркадий. А чем это обернулось? Ксения отвернулась от него…

Где же благоденствие жизненного опыта, если оно оборачивается тяжелым похмельем? Вместо радости жизненный опыт приносит тягостные размышления и горечь утрат.

И Гальперин знал почему: ему не хватало азарта. Того самого азарта, который превращает опыт в искусство жить. Но ведь он был, этот азарт, был. И когда-то его было много, но постепенно жизнь перемалывала Гальперина, бросала с борта на борт. И он растерял свой азарт. Круг замкнулся – жизненный опыт ему не помогал без азарта, а азарт – пропал – его раздавил жизненный опыт.