Архив

В скупо освещенной кухне оказалось пестрое сборище. Каждый из соседей был занят у своей плиты. И Майя Борисовна, и Сидоров, и даже тихая Константинова, которая избегала появляться на кухне в общей толчее.

Братья-водители, Мика и Шуня, трудились над какой-то ржавой железкой, установленной посреди кухни на табурете…

Пенсионер Сидоров бросал через плечо жуткие взгляды на братьев и ворчал:

– Была чистота. День сдачи дежурства. И на тебе! Устроили мастерскую. А кто будет убирать?

– Ш-ша! Дед, – обронил заика Шуня. – Все бб-будет как в больнице, мамаша уберет, ее вахта. Или вы давно не были в б-больнице? Я говорю – мамаша уберет.

– Ждите! – отозвалась Майя Борисовна и сыпанула в кастрюлю перловую крупу. – Босяки. Вам не хватает дня на работе, вы приносите в дом всякую дрянь. Вам нужен специальный человек за вами убирать.

– Мама, – захныкал Мика, здоровенный детина с вислыми модными усами. – Пассатижи соскальзывают от твоих причитаний. Такое счастье, что я нашел эту коробку. Еще пять минут.

– Только такого счастья тебе не хватает, – вздохнула Майя Борисовна. – Матери в моем возрасте качают внуков.

Соседка Константинова осторожно вздохнула, в знак полной солидарности.

– Оп-пять началось! – Шуня тепло кивнул Чемодановой и улыбнулся.

Чемоданова приблизилась к плите и зажгла конфорку.

Пенсионер Сидоров умолк, с подстрекательским интересом наблюдая, как Чемоданова отреагирует на раскардаш, что устроила эта шоферня на общественной кухне после сдачи дежурства.

Прямые и короткие брови Чемодановой сейчас изогнулись дугой, придав ее милому лицу особую одухотворенность, словно она беззвучно пела. Глаза мягко лучились. Даже осанка сейчас у нее была как… не из этой квартиры. Казалось, Чемоданова никого не замечает.

Сидоров угрюмо засопел, он задыхался от несправедливости. Майя Борисовна подошла к Чемодановой и обняла тяжелой вялой рукой.

– У вас хорошее настроение, – шепотом произнесла она. – И слава богу.

Чемоданова отстранилась, подправила в конфорке пламя, храня на лице улыбку, обошла Майю Борисовну и покинула кухню.

– Как вам нравится?! – прорвало Сидорова. – Видит, такое тут творится, и молчит себе! А стиральная машина ей помешала. Это справедливо?

– Молчите, Сидоров! – прикрикнула Майя Борисовна. – Вы прожили жизнь. Вы дали женщине хотя бы одну счастливую минуту? – Она наклонилась к конфорке под чайником Чемодановой и крутанула вентиль до отказа. Фиолетовое пламя высоко поднялось и охватило чайник яростным жаром.

– А? Я поставил стиральную машину, она никому не мешала, – бормотал Сидоров, не в силах справиться с душившей обидой. – Тут заляпали маслом пол в день сдачи дежурства. И ничего! Им все можно.

– Б-будет чисто, как в больнице, – повторил Шуня.

Мика молчал, выковыривая из железки какую-то загогулину. Он слышал, как знакомо стукнула дверь комнаты Чемодановой.

– Вот, господин Янссон, теперь я все о вас знаю, – произнесла Чемоданова, когда вернулась. – Только непонятно – почему у вас такая фамилия? Ваши предки по линии отца были Зотовы? Так, кажется, вы сказали?

– Да, Зотов – фамилия моего деда. Петр Алексеевич Зотов, магистр фармацеи, член Фармакологического общества Петербурга. А отец мой – Ян Петрович Зотов. Поэтому перед вами сейчас – Николай, сын Яна. Или – Николаус Янссон. Вот как у шведов.

– Николаус Янссон, – кивнула Чемоданова. – А ваш сын?

– У меня нет сына, – мягко поправил Янссон.

– Допустим. Если появится. Его будут звать Николауссон?

– Нет. Я принял фамилию Янссон. И отныне все мои потомки будут носить фамилию Янссон, – улыбнулся гость. – В интересах дела.

– Да… Все несколько запутано…

– Многое с непривычки кажется запутанным, – уклончиво ответил Янссон. Ему нравилась эта женщина. И понравилась сразу, когда впервые увидел Чемоданову в отделе, правда, в довольно соблазнительном ракурсе… – Все гораздо проще. У вас выделяют человека по фамилии, у шведов – по отчеству. Что, мне кажется, делает человека более ответственным, нравственно, что ли… Более локально, приближает к узкому кругу, к семье.

– Не знаю. Фамилия определяет принадлежность к конкретной генеалогической ветви, уходящей в глубину, в род. А отчество весьма кратковременно, – упрямилась Чемоданова. – Во всяком случае, я теперь изменю методику поиска по вашему запросу. Ваш дед, живя в России, исповедовал православие? Меня смущает имя – Ян. Это скорее католическое имя.

– Верно. Мой двоюродный прадед, родной брат моей прабабки Ванды, был поляк, как и сама прабабка… Но я, как и мой дед – Зотов, православный. А имя мой отец получил в честь этого двоюродного прадеда. Из уважения к нему. Он помог моему деду вырваться из Петербурга, передал ему свое дело, – Янссон распутывал этот клубок родственных связей ровным и бесстрастным голосом. Он понимал, что интерес Чемодано-вой вызван интересами дела. И старался быть крайне точным. – Так что я православный. Мой дед, Петр Алексеевич Зотов, поменял место жительства, а не веру.

Мысли Чемодановой то и дело ускользали в сторону, ей приятно было смотреть на Янссона, слышать ровный голос, четко лепивший каждое слово.