Архив

Варгасов не ведал, какое смятение овладело сейчас Анатолием Брусницыным, как билось его сердце, отдаваясь в горле сильными толчками. Все время, после того как он выбрался из варгасовского подъезда, мысли Брусницына занимал один вопрос — узнал его старик-краевед Забелин или нет?! Факт, из-за которого могла поломаться судьба Брусницына, рухнуть его жизнь. И, главное, ничего уже не изменить — все три анонимных письма отосланы адресатам, и не исключено, что уже лежат на столах строгих казенных учреждений… А тут появляется свидетель того, что он, Брусницын, лично приходил в дом к Варгасову. И в случае, если Варгасов признается, откуда у него… архивный документ, Брусницын уже не отопрется, и версия корыстной продажи Гальпериным ценнейшего раритета — отпадет. Ясно, кто доставил Варгасову этот документ, следователи свое дело знают, все расколют… А если не отдавать Варгасову записку Толстого, унести обратно в архив? Что тогда? И тогда плохо… По анонимке начнут трясти Гальперина, искать четвертое письмо. Но вряд ли они выйдут на юриста-археографа Алексея Гагарина, ведь тропинку к нему Брусницын сжег. Подсказать? Это вызовет подозрение. А тут и вновь может подоспеть дед-краевед Забелин и привлечь внимание следователя к персоне Брусницына, даже если и не найдут документ у Варгасова, даже если только возникнут слухи.

И вдруг сознание Брусницына обожгла мысль — а что если и старик Забелин работает на Варгасова? А?! А почему бы и нет? Старик Забелин, Хомяков… Они ходят к Варгасову, они вхожи в архив, Хомяков вообще на службе.

Ручка отяжелевшего портфеля проскальзывала в мокрой ладони. Горячую спину, вдоль позвоночника, холодила колкая струйка пота…

Ну, а если все-таки Забелин его не разглядел?! Конечно, не разглядел, иначе обязательно бы отреагировал, у старика живой характер, он бы не смолчал К тому же свет от окна падал со стороны Брусницына и дальше, в лицо старика Забелина. Поэтому Брусницын мгновенно его признал, едва лицо старика вынырнуло из лестничного проема… Так, переменно впадая в истерику- и остужая ее здравым рассуждением, Брусницын промучился около часа, ничего определенного не решив. Доведя себя до исступления, он впал в совершеннейшую апатию. Словно в полусне подошел к телефону, выбрал из кармана монетку. Единственное, что он определенно решил, это не подниматься в квартиру Варгасова, не исключено, что старичок-краевед еще сидит… «Ах вы, сволочи! — набирая номер телефона, поносил он про себя и старика Забелина, и Хомякова. — Я бы вам показал, паразиты…» — впервые так остро, до боли, Брусницын пожалел о шлагбауме, который опустил перед ним искуситель Варгасов.

А Варгасов уже шел навстречу, раскинув руки и сердечно улыбаясь…

Когда Будимир Леонидович вернулся домой, на нем не было лица. И без того крепко сколоченный, сейчас он казался каракатицей, накаченной гневом. Черные широкие брови кустились над яростными глазами, тяжелые шаги продавливали покойную тишину квартиры.

— Ты чего, Будимирка? — Дарья Никитична испуганно присела на край табурета. — Убить меня собрался? Погляди на себя.

— Это ты погляди на себя! — прокричал Варгасов. — Ты кого сюда приводила? А?!

— Кто? — глазки Дарьи Никитичны заметались по кухне.

— Ты! Кто… Я спрашиваю, кого ты сюда водила?

— А что особенного? — обомлела догадкой Дарья Никитична. — Ты что, Будимирка? Спятил, нет? Бога побойся, такое думать о старой тетке… То же мой знакомый, старичок-боровичок.

— То-то, боровичок! — взвился Варгасов. — Он что, в архиве работает?

— Работает? Да он же пенсионер… Господи, что с тобой, Будимир? Что особенного? Ну, посидели, чаек попили, сырников поели, поговорили.

— Где ты его встретила? У нашего дома?

— Где встречаются старики? В молочном магазине, — мягко ответила Дарья Никитична. — Чего ты испугался, точно за тобой черти гонятся? Думаешь, он следит за тобой? Нужен ты ему больно.

Варгасов приблизил к тетке бешеное лицо.

— Ну?! И что вы тут делали? Кроме чая!

— Ничего… Я ему квартиру показала. Хвастала, как ты живешь, — простодушно ответила Дарья Никитична. — Что особенного?

— И в кабинете были?

Дарья Никитична молчала, борясь с искушением сказать правду. Слезы наворачивались на глаза. За что ей такое наказание? Жила себе спокойно и жила. Если что и случалось, сама ответ и держала, ни от кого не зависела… А тут крикун этот того и гляди кулаком поддаст, весь в отца своего, Леньку, тот тоже все норовил горло сьое жилами опутать, что не так — в крик. С какой такой стати, интересно.

— И в кабинет водила? — наседал Варгасов. — Стол мой показывала, да?

Дарья Никитична смежила дряблые веки, отмывая глаза.

— Ты, Будимирка, на меня криком не кричи, я тебе не жена. А то плюну на все, катитесь к чертям собачьим. Верно старичок тот сказал: кинут они тебя, Дарья. Используют и кинут, — Дарья Никитична, для страховки, вложила свои сокровенные мысли в уста краеведа. — А то раскипятился, раскричался на родную тетку, словно на врага. Или, думаешь, я слепая-глухая… — Дарья Никитична резко умолкла, испуганно таращась на племянника. Она явно хотела что-то добавить, но одумалась.