Архивных сведений не имеется

Приплыли… Две недели исправительного срока – это как пить дать… Ох, Савин, Савин… Ну почему женщины так категоричны? Мужчина может быть только хороший или только плохой. А если я средний! Самый что ни на есть обычный. С полным набором причуд и недостатков. И, кстати, письма писать не люблю, не умею – и вообще, кто дал Наташке право разговаривать со мной таким тоном?! Подождала бы записи в паспорте что ли… Жена, судя по опыту моих друзей, для этого и создана, чтобы учить мужа, как нужно жить. Там не сядь, туда не стань, с тем не дружи, в ту сторону не смотри, зарплату – до копеечки, после работы – домой…

Думай, Савин, думай… А что думать? Вот лежит на столе папочка, любовь моя ненаглядная (и, судя по всему, весьма продолжительная). Да-а, любовь… И пока безответная…

А к Наташке зайду. Сегодня же. Вечером. Упаду на колени. Простит?..

3

Тайга дышала вечерней прохладой. Солнце лениво скатывалось за дальние сопки, уступая место прозрачным сумеркам. Короткая летняя ночь исподволь выползала из распадков на речной плес.

Небольшой костерок выпускал дымные клубы навстречу легкому ветерку, который изредка залетал сквозь густой частокол листвяка на речную отмель. У костра сидели двое: старый якут Макар Медов, щуплый, но все еще быстрый в движениях, и широкоплечий бородатый мужчина с обветренным загорелым лицом таежного скитальца. Макар энергично помешивал окоренной веткой наваристую уху в закопченном котелке, а бородач чистил новенький винчестер. Макар изредка поглядывал с легкой завистью в сторону бородача, который сноровисто орудовал шомполом, и потихоньку вздыхал, щурясь, когда его взгляд останавливался на своей видавшей виды берданке, неразлучной спутнице каюра-охотника, которая висела на корневище вывороченной паводком лесины.

– Ц-ц-ц… – зацокал Макар языком, не сумев удержать восхищение, когда мелодично звякнул хорошо смазанный затвор винчестера. – Карашо… Мериканка новый. Шибко карашо. Много деньга, однако, стоит, – тяжко вздохнул.

– Доведешь до места, получишь в подарок, Макарка.

– Ай, тойон! Хана барда? [1] Дорога нету. Дрова нету. Кушать нету. Тойон пропадай, Макарка пропадай.

– Да не тойон я, Макарка. Зови меня Владимиром. Мы ведь с тобой договорились…

– Ла-ди-мир… Ла-ди-мир… – Макарка даже побагровел от натуги, пытаясь правильно выговаривать имя бородача. – Уф-ф! Шибко тяжело, однако.

Из котелка плеснуло в костер; ароматный пар приятно защекотал ноздри изголодавшихся путников, и вскоре оба усердно орудовали самодельными деревянными ложками, изредка смахивая обильный пот со щек.

– Хлебца бы… – бородач хмуро взглянул на тощий вещмешок, где хранились остатки муки – фунтов сорок, не больше.

– Симбир [2]… – Макарка выловил из котла кусок налимьей печенки и от блаженства сощурил глаза.

– Мясо кушай, рыба кушай, ягода кушай – помирай нету.

– Я русский, Макарка. А у русских хлеб – всему голова. Без хлеба сыт не будешь, – вздохнул бородач. – Сейчас бы ржаного, с корочкой, из русской печи… Эх! Помирать буду – вспомню.

– Зачем помирай? Нюча [3] улахан [4], крепкий, однако. Много живи надо…

Чай пили далеко за полночь. Река закуталась в легкий туман, блеклые звезды робко выглядывали из серых туч, которые неторопливо обволакивали ночное небо.

– Дождь, однако, будет, – тревожился Макарка.

– Поживем – увидим… – смачно прихлебывал крепкий чай бородач. – Не раскиснешь. Не впервой.

– Чай кут [5]

, – протянул кружку Макарка. – Ла-ди-мир…

Не спалось. Терпковато-пряный запах стланика, ветки которого служили ему в эту ночь постелью, разбудил глубоко упрятанные в тайниках души воспоминания…

Сосновый бор. Аромат разогретой солнцем живицы. Солнце запуталось среди зеленых иголок. "Вольдемар! Душка, где вы? Ау-у!" Графиня Дашкова. "Мон шер, куда вы запропастились? – заворковала, томно вздыхая и похлопывая узкой ладошкой по мускулистой шее буланого жеребца английских кровей – последний крик моды в высшем свете. – Мы вас ждем уже который час. Нехорошо, – кокетливо погрозила пальчиком. – Дамы скучают". А он врос в седло, оцепенел. "Боже мой, я… я, кажется, сейчас сойду с ума!" Он был не в силах оторвать взгляд от ее лица…

"Граф, что с вами? Вы меня не слушаете?" – капризно надула губы Дашкова. И вдруг поскучнела, нахмурилась – женская интуиция приоткрыла ей тайну странного поведения бравого офицера. – "Ах, да, пардон, вы незнакомы, – небрежно, с холодком, кивнула в сторону своей попутчицы. – Моя подруга Малахова. Из провинции… Ну, пшел!" – зло хлестнула жеребца…

"Венчается раб божий Владимир и раба божья Александра…" – густой бас протоиерея волнами накатывался на раззолоченную толпу, запрудившую собор, и, отражаясь дробным эхом от массивных каменных стен, таял под расписным куполом. "…Вы согласны взять мужем раба божьего Владимира?" И эхо повторило многократно: "Согласна, согласна, согласна…" Ноябрь 1913 года. Тяжелый липкий туман, снежное крошево в волнах Невы. Печальные фонари Дворцовой площади. Утро.

"…Вам предписывается по получении соответствующих инструкций немедля отправиться во Францию в распоряжение военного агента графа Игнатьева. С Богом!"