Архивных сведений не имеется

– Весь наш род опозорил… – Агафья Ниловна тяжело поднялась со стула, прошла на кухню. – Погодь маленько…

Савин потер виски, тряхнул головой – час от часу не легче: Ахутин – не Ахутин…

Агафья Ниловна принесла с собой перевязанный шпагатом пакет, заполненный и обернутый в порыжевшую от времени газету. В газете были сложены облигации Государственного займа 1947 года, старые открытки и письма, несколько выцветших фотографий.

– Вот он, антихрист окаянный, Влас Ахутин, – подала Савину небольшую любительскую фотографию. – Старшего брата моего, Серафима, сын. Яблоко от яблони далеко не падает…

– Фотография довоенная? – спросил Савин, сравнивая фоторобот с изображением Власа Ахутина.

– Кажись, в тридцать восьмом… Да, точно, летом… В армию его не забрали – Серафим бумагу где-то выправил, что квелый он.

– Агафья Ниловна, а почему вы так, прямо скажем, не очень лестно отзываетесь о своем родственнике?

– Леший ему родственник, – старушка взволнованно принялась перебирать бумаги на столе. – Весь в Серафима. Тот, почитай, всю жизнь деньгу копил правдами и неправдами, кубышки в огород по ночам таскал, закапывал да жену свою Дарью, царство ей небесное, золотой души была, куском хлеба попрекал, пока она, голубка, на тот свет не сошла. И Власу все свое вложил. Такой же мазурик, как Серафим. Вырос. Все норовил приглядеть, что где не на месте лежит… Да сколько веревочке ни виться, а узелкам счет точный всегда найдет. Вот его в конце тридцать восьмого и посадили, за что – я уже и не помню. С той поры и пошло все у них наперекосяк: Серафим перед финской повесился, а Влас из тюрьмы бегал, да не шибко долго…

– Простите, я перебью вас, Агафья Ниловна. Я вот смотрю на фотографии Григория Фомича и Власа, и мне кажется, что они очень похожи. Не так ли?

– В детстве их даже соседи путали. С годами Влас вверх вытянулся, а Гришаня в плечах стал пошире, но ростом не вышел.

– Когда вы видели Власа в последний раз?

– Давно. Помнится мне, в пятьдесят пятом, весной, зашел он к нам: худой, заросший, в каких-то обносках с чужого плеча. И показалось мне, что до крайности напуганный – все в окно поглядывал; а ежели кто в дверь постучит, скукожится весь да на кухню шасть. Сидит там, как мышь в загнетке, нос не кажет. Мы, знамо дело, обрадовались, что он объявился – все-таки родная кровь, да и злобы, как у некоторых сродственников водится, промеж нас отродясь не было: каждый жил по своему уразумению, свою дорожку по жизни прокладывал, делить тоже было нечего. Пожил Влас в нашей квартире недолго, как потеплело, мы и распрощались. С тех пор о нем ни слуху ни духу. В какую сторону подался, жив ли? – не ведаю…

– Агафья Ниловна, – Савин пристально посмотрел в глаза старушке. – Извините, пожалуйста, может я не прав, но мне кажется, что вы чего-то не договариваете…

Агафья Ниловна смутилась и не сразу ответила; когда она заговорила, в голосе проскользнули виноватые нотки:

– Оно, конечно… забыть могла… Времени вон сколько прошло. И память… Старею…

– Тогда с вашего позволения, я напомню кое-что. Почему вы мне не рассказали, каким образом документы Григория Фомича очутились у Власа Ахутина? Агафья Ниловна, нам это очень важно знать, чтобы отыскать и обезвредить опасных преступников. Дело в том, что Влас убит.

– Влас… убит? Почему… убит? Влас… – старушка подалась вперед, вцепившись руками в край стола. – Это правда? – заглядывала в глаза Савину.

– Правда. Лгать не имеем права, Агафья Ниловна, служба такая.

– Ох ты, господи, Влас… – пригорюнилась. – Пропащая душа…

– Ну так как насчет документов?

– Скажу, теперь все скажу… Гришаня умирал – слово ему дала: пока будет жив Влас, никто не должен об этом знать. Вот оно и случилось. Пришел он к нам тогда, на колени перед Гришаней упал, плакал, свою жизнь проклинал – страшно было слушать. Гришаня мягкий по характеру был, как воск – лепи, что кому вздумается. Вот и выпросил Влас у него документы: по возрасту почти погодки, лицом схожи, а рост какой, в паспорте не видать. Бежал, сказывает, из Сибири, к жене и детям – двое у него их; жить без них, говорил, невмоготу, руки на себя наложу, если опять попадусь. Фотокарточки показывал. Оно понятно, Гришане это знакомо – свою семью, почитай, каждый день поминал – вот и расчувствовался… А документы Гришаня опять справил: потерял, дескать…

"Ахутин Влас Серафимович, 1917 года рождения, русский, уроженец города Саратова, холост. Кличка Хлюст. Приметы…

В 1938 году осужден за кражу, статья…

В 1940 году бежал из мест заключения…

В июле 1940 года был задержан при попытке вооруженного ограбления. Осужден, статья…

В сентябре 1941 года вторично бежал из мест заключения, при этом ранив конвоира… Сведений не имеется".

– Вот тебе и таежный покойничек, – капитан Володин листал архивную папку бережно, словно библиографическую редкость. – Интересно, чем он занимался с сентября 1941 года до того времени, как проглотил свинцовую пилюлю?

– Умгу… – Савин дожевывал бутерброд с колбасой, который прихватил по пути в МУР.

– Между прочим, сегодня могу предложить великолепный краснодарский чай. У жены вымолил… Слушай, а ты обедал?