Арктические зеркала: Россия и малые народы Севера

Свет, принесенный русскими, освещает эксплуатацию, неравенство и злоупотребления, которые скрывались в каждом поселении и стойбище: «Племя было в сборе, но сидело оно не по-обычному. В нем обозначились новые группировки — началось расслоение, как будто один звук имени Ленина вызвал новые силы, ведущие к разрыву эту полумертво-застывшую родовую дрему»^{1186}. По одну сторону оказались все женщины и дети, «группа наиболее угнетенная»; неподалеку от них расположились мужчины, молодые и старые, а вдали от всех сидели старейшина и шаман, «два представителя власти, социальной и духовной»^{1187}. Бедняки и угнетенные очень хорошо знали, на чьей они стороне: «Так вот они, красные, которые чтут бедных и преследуют богатых… А я, Васька-гиляк, не бедный ли я человек и я не зол ли на богатых?»

^{1188} Грязь в туземных юртах была столь омерзительна, социальное устройство столь несправедливо, а обычаи столь откровенно абсурдны, что беспристрастным и «талантливым» туземцам требовался лишь мягкий упрек, чтобы протереть глаза и увидеть свет. Если бы не шаманские козни, неужели нормальный человек — сколь угодно отсталый — согласился бы убить родного отца? Или жить в нездоровых условиях? Или совершить кровную месть над тем, кто ему симпатичен? Или жениться на старой вдове своего старшего брата?^{1189} Конечно же нет. И вот один за другим хорошие туземцы осознают всю меру той «злобы, голода и невежества», в которых их держали плохие туземцы. Как говорит мальчик-юкагир некогда грозным духам в повести Богораза, «видно, вас нет вовсе, все обман, ложь, старые выдумки… К Ленину иду!»^{1190}

В отличие от их русских литературных двойников, туземные бунтари против прежней жизни — в основном девушки: с независимым характером, сильной волей и бедным, но гордым отцом (матери ни у кого не было)^{1191}. Реальный опыт культурной революции на Севере был не единственной причиной такого выбора. У амазонок с Крайнего Севера были памятные литературные предшественницы — «Камчадалка» И.Т. Калашникова и бесчисленные романтические черкешенки. Но теперь русский герой — не пленник и желанный возлюбленный, а отец-наставник и уверенный в себе хозяин положения, а его туземная союзница — не жертва страшного выбора между сердцем и соплеменниками, а дерзкая спасительница своего народа и его проводник в мир будущего (поскольку природа отношений с русскими была теперь сыновней / дочерней, эту роль иногда играл ребенок)^{1192}.

Окончательный разрыв с прежней семьей и вступление в новую обычно отмечались сценой мытья или стрижки, после чего новообращенная покидала свое племя и отправлялась в город учиться, работать или просто посмотреть на большой мир «больших людей»^{1193}. Вернувшись сознательной активисткой, она предпринимала серию реформ, направленных на превращение туземцев в русских («Будем как русские… Пусть никто не скажет, что орочи ленивы»)^{1194}. Это было нелегкой задачей. Для активисток, избранных при рождении и отмеченных особыми качествами, правота русских была самоочевидной и прозрачной, но остальным требовались доказательства и ощутимая польза, так что большая часть фабулы вращалась вокруг экономических проектов, для успешной реализации которых — в интересах сюжетного напряжения — обычно требовалось некоторое время. Успех этих проектов обычно зависел от сотрудничества с русскими, и главный вопрос состоял в том, выполнят ли русские обещания, данные от их имени местными активистами.

На пути активистов стояли злодеи из их племени («враги»). Старые, исполненные ненависти, с лицами, искаженными «презрительной усмешкой», кулаки и шаманы делали все, что могли, чтобы остановить прогресс, смутить русских и отстоять свои привилегии, влияние и все то темное царство «средневековой дикости», в котором они так долго правили^{1195}

. Они сражались против будущего и «не могли простить [активисту] его молодости, свежести, его смеха» (своих детей у них не было)^{1196}. Но при всей своей хитрости и коварстве они не могли предложить своим сородичам ничего, кроме давно дискредитированных лозунгов прошлого: независимость, гордость, священные обычаи и честь предков. Иными словами, часто упоминавшиеся могикане прочно стояли на голове. Только злодеи восхваляли романтическую свободу и чувство собственного достоинства, а Улахан последний из рассказа Ивана Кратга был последним потому, что возглавил заведомо обреченную попытку бегства: остаться без русских означало остаться без еды, без будущего и, следовательно, без свободы и достоинства. Как говорит мудрый оппонент Улахана (и отец девушки с сильным характером), «я много зим ждал справедливых людей. И они пришли. Они прогнали купцов, привезли дешевые товары, дали неимущим оленей». Позже, когда гроза шпионов с «насмешливой, но добродушной улыбкой» прибывает в Магадан и восстанавливает справедливость, мудрец дает ему высшую оценку, какой мог удостоить русского чиновника гордый туземец: «Видно, хороший хозяин будет»^{1197}.