Арлекин

Они обнялись… А когда влетел в комнату Васята Адодуров и бросился к Тредиаковскому, то уж совсем стало все на свои места, стало все по-московски, и хоть щеголь Тредиаковский оказался теперь в центре компании, а не Иван, но главное-то, главное, выяснилось, что компания осталась! И вопросам не было конца, и не одна чарка водки была выпита. Иван совсем размягчел и поднимал, и поднимал величальную за Василия, а после заставил его читать стихи.

И он читал.

Боже! Бросились целоваться. Кто бы мог думать, что их так проймет?

Как ни уговаривал Иван ночевать у него, Васята потащил друга к себе, заверив, что одна только польза будет ему от совместной жизни – он станет учиться у Тредиаковского французскому.

С того дня и не расставались. Василий давал им читать Тальмана, и друзья уговорили приложить еще и стихи собственного изготовления в конец книжки.

– Это необходимо показать преосвященному Феофану и князю Кантемиру. Они оценят и защитят новизну твоего языка, – советовал Ильинский. – Вот увидишь, святые московские попы поднимут настоящий вой!

– Но мне до них дела нету, – гордо заявлял Тредиаковский.

– Не говори, они много теперь о себе понимают. Кстати, Малиновский – ты помнишь нашего префекта? Он теперь синодальный член и за главного глашатая и краснопевца у московских латынщиков, – доложил Васята.

Но и скверные новости не могли омрачить праздника души.

– Уговорить Шумахера будет сложно, но ты настаивай на печатании книги, а если что – пугай князем, – наказывал Иван.

Шумахер сразу сам согласился на все условия! Не так уж он и плох, просто, будучи прямым начальником Ивана и Васяты, кажется им двуличным и жестоким. Кто же станет хвалить начальника? Кто и может разглядеть его до конца?

Адодуров и Ильинский числились в переводчиках, но Васята в последние годы, что они не виделись, воспылал страстью к математике и учился ей под руководством профессора Эйлера. Васята изменился, из доверчивого юного школяра превратился в серьезного, несколько даже строгого к себе и к окружающим молодого ученого. Занятия математикой, правда, не заглушили в нем любовь к изящной словесности – Адодуров, как и Пифагор, полагал, что все на свете подвластно законам чисел. Тут они много спорили. Но любимым делом заниматься Адодурову приходилось урывками: Шумахер требовал работы, нажимал на переводчиков, как и на всех в Академии, – господин библиотекарь уважал единоначалие, за что и не был любим, зачастую Иоганн Даниил действовал вопреки установленным академическим свободам.

Шумахер с таким пылом расписывал свое заведение (так называл Академию), поругивал господ профессоров за излишний демократизм и особенно клял Бильфингера – с ним отношения в последние месяцы обострились донельзя, – что видно было: дело знает и любит, переживает за него, хоть и ценит себя чрезмерно.

– Ну просто сладу нет, профессор Бильфингер жаловаться на меня вздумал. Такая некрасивая история могла получиться. Слава Богу, он уезжает в Германию. Нет, милостивые государи, только дай им волю, и всю Академию растащат по крупинкам. Там, в Германии, – пожалуйста, я не возражаю, а в России же свои права, свои и свободы!

Василий уразумел, что в Академии дуют разные ветры: подтверждением было красноречивое молчание Миллера. Он догадался и не стал опережать события: если все пройдет гладко, вскоре Шумахер сам попросит Тредиаковского занять кафедру красноречия – ведь Миллер старше его всего на два года, а уже профессор, так что это вполне, вполне возможно. Адодуров и Ильинский расписали Шумахера слишком однобоко, да и они, вероятно, не знакомы с ним так близко, вот как сегодня беседовал Василий. Он хитер, но без хитрости не совладать со спесивыми профессорами, он угодлив, но лесть в моде. А склоки в Академии… Что встревать в чужие свары!

Домашняя библиотека у господина Шумахера богата – книги в дорогих французских переплетах цветной кожи и, похоже, не стоят без дела – Василий видел закладки, раскрытые книги на столе. Господин библиотекарь даже посетовал, что многие дела мешают занятиям.

– А когда-то, когда-то я тоже пописывал стишки. – Лицо его просияло.

Нет, он был начитан, любезен и весьма приятен. А профессор Миллер, так тот вообще выше похвал – изучает русский язык и будет заниматься русской историей. Пока что он намерен издавать ее на немецком, чтобы могла читать Европа, ну и многие при дворе, но в скором времени… Миллер понимает, что, живя здесь, надобно изучать Россию серьезно, не наскоком, как некоторые в Академии.

Они славно поговорили.

Василий размышлял о нуждах российского языка. Немцы плохо уяснили себе смысл его пламенной тирады: суть предлагаемых преобразований была не вполне им ясна. Только Миллер благосклонно кивнул, услыхав про словарь, – да, да, Лексикон просто необходим!