Армагеддон

Мемнон жестоко улыбнулся. Когда он поправится, будет кровь. Достаточно, чтобы утопить тысячу человеческих младенцев, а потом придет боль. Сладкая песнь боли. Веки Мемнона задрожали, нерожденный знал - настало время отдыха. Его жертва пала, и он нуждался в логове. По крайней мере, достаточно надолго, чтобы излечить раны и позволить его эфирной плоти достичь владений, что он звал домом. Это жалкое место надоедливой жизни и ограниченной материи ему не нравилось. Он был сам по себе и нуждался в отдыхе.

- Хотя бы ненадолго, - прорычал Мемнон и устроился на полу за телом мальчика. Он удовлетворенно глядел на окружающее, тело, распростертое на диване, было старой женщиной, голова полностью свернута и пялилась на него, а молодая женщина была нанизана на обломок мебели, на ее лице застыл крик. Все это было жалким предложением Деннице[124] и его Принцу за присмотр за ним в этот миг слабости. Он воздаст им еще больше плоти и крови, когда восстановится.

Вади Абу Тахир, западный Ирак, перед рассветом

Один глаз приоткрылся от звука свистящего чайника, и Мемнон заговорил:

- За беспокойство меня в момент отдыха ты познаешь невероятную боль, я сделаю алтарь из твоих костей и сухожилий, а твоя агония станет моим хоралом, жалкий человек, - холодно прорычал он молодому арабу, делившему теперь с ним ставший логовом сарай с высоким потолком. Мужчина, одетый в хаки и узорчатую белую рубашку, расстегнутую на груди, вежливо кивнул Мемнону и сел, скрестив ноги, перед ним, аккуратно налив себе кружку чая. От старинного надтреснутого фарфора лениво поднималось облачко пара. Чай заваривался на плитке, и на ослабшего демона веяло ароматом.

- Мир и благословение тебе, Падший. Твое отступничество еще печалит моего господина.

Мемнон умолк. Он просыпался, расправляясь, будто отвратительный паук, длинные кожистые конечности разгибались, пока он вставал, пронзая молодого человека хищным взглядом холодных углей глаз.

- Раб Безымянного, - Мемнон со слегка издевательской вежливостью склонил голову, ощущая чистый запах ангела.

- Будешь чашечку? - с детской невинностью спросил ангелок, глотнув из своей, на краткий миг он прикрыл глаза и, кажется, наслаждался чаем, как его оппонент наслаждался бы изнасилованием.

- Вы все рабы своих чувств, ты знаешь, не так ли? - Мемнон мрачно усмехнулся, его раздвоенные копыта стучали по утоптанному земляному полу, как у пойманного быка, пока он ходил туда-сюда перед сидящим мужчиной.

— Это мир радости и восторга. Он средоточие радости и блаженства, - парень вздохнул, вбирая аромат чая из чашки.

Мемнон не ответил. Им нравилось говорить, нравилось пробовать, нравилось наслаждаться, этим рабам Безымянного.

- Зачем нужен этот мир, если не наслаждаться его чудесами? Ты, верно, должен помнить, как светло в нашей Небесной Обители. Каков постоянный фон хора прославлений и молитв к великому Всевышнему, что купается в нашем сиянии самоотверженной преданности, - продолжил ангел мягким шепотом, подобным лепесткам на шелке.

- Что ты за раб, а? Херувим, вероятно? - нехотя спросил Мемнон. Каким хилым он выглядел, просто сидя здесь, это дразнило его инстинкты хищника так же, как женская грудь мужчину. Мемнон чуть приблизился, когти грозно блестели.

Ангел склонил голову и прикрыл глаза, секунду прислушиваясь, он выглядел совершенно прекрасным, как высеченная из совершенного алебастра статуя, на его коже не было ни пятнышка, а тело двигалось с абсолютной грацией, заставившей бы человека рыдать. Стоило ли удивляться, что эти ублюдки путались с женщинами этого несчастного мира, когда представителям его вида приходилось брать желаемое силой? И стоило ли вообще удивляться, что Безымянный всегда посылал их говорить за себя?

Всегда посылай вперед лучших представителей, говорили они. Они были такими цветущими и элегантными герольдами. Как могли люди противиться преклонению перед Безымянным с этими, посылаемыми от его имени? Если бы люди только могли увидеть, чему на самом деле поклоняются, стоило бы это теперь цены за вход, нет?

- Здесь так... тихо, - заявил ангелок со слезами в глазах. - Ни раздражающего хора, преследующего каждую мысль, ни возгласов безусловной преданности, ни криков радостных откровений. Просто. Тишина, - в словах была досада, глубокая и застарелая.

Мемнон больше не мог выносить это, его раздражал вид демонстрируемой ему жалкой слабости:

- Раб! - взревел он.

Последовал взмах когтистых рук и кожистых конечностей, и ангелок просто поднял голову, как бы открывая горло противнику, но потом сделал жест, и Мемнона отбросило в кучу у стены хижины, заставив все строение содрогнуться.

Ангел поднялся и единым рывком пересек комнату, удар сердца - и недрогнувшая алебастровая рука сомкнулась на горле Мемнона. Даже не крякнув от усилия, ангел вздернул ошеломленную гарпию вверх, держа высоко над собой. Глаза больше не были человеческими, став белыми на белом, а вокруг возник низкий звук, похожий на медленно ускоряющий темп женский хор.