Армагеддон был вчера

Там у носилок моих бюкс стоял, с инструментарием. Полуоткрытый. Я ножницы хирургические и прихватил тихонько. Нет, драться я с ними не собирался, какой из меня драчун! Шевелиться могу, и то слава богу! Они когда остановились, дверь заднюю открыли – облака разошлись, луна полная, светит вовсю, кругом снег… Я ножницы в порожек пластиковый ткнул и через них кувыркнулся с носилок, как мог.

Наудачу.

А дальше опять плохо помню.

Блохи одолевали – это помню.

И все.

4

– …Вот, Алик, – хотел в волкодавы податься, а вышел… как вы меня назвали? Сват-Кобелище?!

Ерпалыч вздохнул со всхлипом, и печенье расползлось в его пальцах липкой кашицей.

Я подошел к окну.

Глянул во двор.

Через какую же хрень он там ночью наоборот кувыркался? как вспомнил, сообразил? как от инсульта вылечился?

А я ему ветчины жалел, жлобяра…

Опять вспомнилась Идочка: «Зато как я мыться соберусь, так проскользнет, подлец, в ванную и не уходит! Я уж его и тряпкой, и словами – ни в какую…» Ишь, кобель старый! – а говорит, будто помнит плохо! Развел теории…

Задев коленом плиту, я обжегся. Оказывается, все это время, пока я внимал откровениям дядька Йора, у нас работала духовка – на малом ходу. Откинув заслонку, я зачем-то глянул внутрь. На противне лежал сухой и кривой кирпич с рубчатой поверхностью. По центру «елочки» был вбит здоровенный гвоздь; наверное, сотка.

– Совсем забыл! Спасибо, Алик, напомнили…

Духовка мигом оказалась выключена, кирпич аккуратненько извлечен наружу при помощи мокрой тряпочки и такой-то матери; после чего Ерпалыч расположил сей артефакт на подоконнике. Располагал он его долго, со старанием, пока не удовлетворился исходным вариантом – ни дать ни взять, японец в Сад камней новую редкость приволок.

– Мой перл, Алик! Почти личная разработка. Вы знаете, если вынутый след от машины вскорости да в сохранности вырезать, и положить в печку носком от себя к тому месту, откуда гости приехали – то поверьте моему опыту, их следующий визит становится более чем сомнителен! А если еще и гвоздь поперек забить… или и того лучше – снести в сухом виде на автосвалку и закопать!

Ерпалыч метнулся в комнату и вернулся с книгой в руках.

– Вот, Алик, слушайте! «Одно только помни: пока ты такое дело делаешь, все время изо всех сил, всем нутром своим хоти, чтобы сбылось. В этом вся загвоздка…» А мне машинка эта ночная сразу не понравилась. Ездит и ездит, вдобавок подсвечивает. Я ведь еще до ее явления обратился, за гаражами стоял, пока не умотала… ведь говорил вам, Алик, – предметник я, мне так проще…

И вот как раз на этих словах Ерпалыча зазвонил телефон. Громко, требовательно, именно так, как представлялось мне несколько дней назад, когда я набирал свой собственный номер.

Уже спеша из кухни в комнату, к отчаянно дребезжащему аппарату, я соображаю, что это – междугородка. Наверное, не меня, а старого Сват-Кобелища; но я все равно беру трубку.

– Алло!

– Здравствуйте. Залесски Олег… Абрахамович? Если нет, пригласите к телефону, пожалуйста.

Девушка. Молодая. Голос мне совершенно незнаком. И говорит незнакомка по-русски с заметным акцентом, подчеркнуто правильно выговаривая слова.

Ответить я не успеваю, потому что комната неожиданно взрывается лязгом, барабанным грохотом и молодецкими выкриками. Ну конечно, «Куреты»! Конспиратор хренов! Говорить придется, перекрикивая этот грохот… ладно.

– Вы меня слышать? Залесски Олег…

– Я – Залесский Олег Авраамович. Слушаю! – поспешно рисую на телефоне знак соединения: авось, услышат.

– С вами говорят из Соединенные Штаты Америка, Стрим-Айленд.

– Да, да, я слушаю…

Штаты? Но почему не отец, не Пашка, а какая-то девица из второго или третьего поколения эмигрантов?

Сердце сбивается на пьяную кадриль.

– Я должна с прискорбием сообщить вам: ваш отец Абрахам Залесски и ваш брат Пол Залесски трагически погибнуть. Недавно.

Комната идет ходуном, я хватаюсь рукой за стол, чтобы не упасть.

Не может быть, это какая-то ошибка!

– Что? Повторите…

– Ваши родственники трагически погибнуть. Приносим свои искренние соболезнования, – голос девушки звучит безжизненно, механически, словно она через силу читает по бумажке заранее заготовленный текст.

И вдруг ее прорывает, сбрасывая почти весь акцент, как сбрасывают одежду перед первой ночью любви.

– Олег Абрахамович! Я не знаю, что еще сказать! Но верьте: я понимаю ваше потрясение! Когда Пол… когда он погиб, я сама была… как это по-русски… в шоке! А потом и ваш отец… Поверьте, мне очень трудно об этом говорить!..

Верю. Верю наповал и наотмашь. Уже не слыша весело громыхающих «Куретов», ногой пододвигаю стул и падаю на него.

Иначе упаду на пол.