Арманд и Крупская: женщины вождя

Конечно, рассказу Маргариты Васильевны можно было бы не поверить, но он подтверждается и таким солидным свидетелем, как В. М. Молотов. Сам Вячеслав Михайлович членом ЦК стал только в 1921 году, уже после смерти Инессы. Но и до этого занимал не последние должности в номенклатуре, был приближен к самому верху и наверняка находился в курсе циркулировавших там слухов. На склоне лет Молотов беседовал с поэтом Феликсом Чуевым. Поэт заметил: «Говорят, Крупская настаивала, чтобы Инессу Арманд перевести из Москвы…» Вячеслав Михайлович живо отозвался: «Могло быть. Конечно, это необычная ситуация. У Ленина, попросту говоря, любовница. А Крупская — больной человек».

Ленин сам позаботился о выделении Инессе с детьми просторной квартиры на территории Кремля. 16 декабря 1918 года он писал коменданту Кремля П. Д. Малькову: «Т. Мальков! Подательница — тов. Инесса Арманд, член ЦИК. Ей нужна квартира из 4-х человек. Как мы с Вами говорили сегодня, Вы ей покажите, что имеется, т. е. покажите те квартиры, которые Вы имели в виду». В результате Инесса поселилась по соседству с Анной Ильиничной. Кроме того, она получила право на высшую «первую категорию классового пайка». Правда, и этот привилегированный паек в то голодное время был довольно скуден. В день полагался фунт хлеба, а также перловая крупа, селедка или вобла, спички, керосин…

Сама Арманд, что характерно, после Октябрьской революции перестала скрывать свои чувства к Ильичу, по крайней мере, перед близкими людьми. В письме дочери Инессе в начале февраля 1919 года, накануне отъезда во Францию в составе делегации Красного Креста для переговоров о судьбах интернированных там русских солдат, она писала: «Дорогая моя Инуся. Вот я и в Питере. Ехали мы чрезвычайно долго. Прибыли сюда только к 10 часам вечера, но едем пока очень удобно и тепло. Сегодня переночевали в Питере и сегодня утром едем дальше. И через несколько часов уже не будем больше на нашей дорогой социалистической родине (хотя Инесса и ехала на свою родину — во Францию, — своей настоящей родиной что примечательно, она считала Советскую Россию. — Б. С.).

При отъезде какое-то смешанное чувство. И хочется ехать, а когда подумаешь о вас, то не хочется, и вообще много думаю о вас, моих дорогих и милых. В твое письмо вкладываю: первое письмо для Саши, второе письмо для Феди (сыновей. — Б. С.)

и третье письмо для Ильича. О последнем пусть знаешь только ты. Письмо первое и второе передай немедленно, а письмо 3-е пока оставь у себя. Когда мы вернемся, я его разорву. Если же что со мной случится (говорю это не потому, что считаю, что в моем путешествии есть какая-либо опасность, но в дороге, конечно, всякое может быть, одним словом, на всякий случай), тогда передай это письмо Владимиру Ильичу. Лично ему передать можно таким образом: зайди в «Правду», там сидит Мария Ильинична, передашь это письмо и скажешь, что это письмо от меня и лично для Владимира Ильича. А пока держи письмо у себя. Ты моя дорогая дочка. Когда думаю о тебе, то думаю не только как о дочери, но и как о близком друге. Ну, до свидания, моя дорогая. В сущности, скоро увидимся. Едва ли, я думаю, наша поездка протянется и 2 месяца. Крепко тебя обнимаю и целую. Твоя мама. Письмо Владимиру Ильичу запечатано в конверте».

Ситуация, согласимся, необычная и немного пикантная. Не часто матери приходится доверять дочери собственные любовные письма. И наверняка Инесса Федоровна не один раз использовала Марию Ильиничну как канал связи с Ильичом. Раньше в письмах к Инусе мать тоже не раз упоминала Ленина. Например, в письме, отправленном в Астрахань в середине сентября 1918 года, полтора месяца спустя после неудавшегося покушения на лидера большевиков: «Мы все здесь были потрясены покушением на Ленина. Теперь он уже совсем поправился и уже работает… Это событие… как-то еще крепче и теснее сплотило нас, а что касается Ленина, то мне кажется, что и мы все и сами массы еще лучше поняли, как он нам дорог и как он необходим для дела революции, мы все лучше, чем когда-либо, поняли, какое великое значение он имел для нее…» Не знаю, как массы, но Инесса Федоровна именно так думала и чувствовала.