Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

Смартфон помог уточнить адрес, и она поехала немедленно, сперва на метро, потом на долгом синем автобусе. Плохо читала мир вокруг, ехала отсоединенной от всего, не понимала толком, что с ней происходит, мысли рассыпались веером, все, кроме одной: она подчинилась его воле, Юдифь и заговор ее окончательно исчезли, возникла тихая покорная женщина, счастье которой в подчинении любимому мужчине. Любимому? С ума сошла? Это ты о ком? Об Армене? О талантливом старикане? О худруке? Хотела ответить утвердительно и вдруг ответила неожиданно для себя самой, что нет, что все, что сейчас происходит — это не о нем, это только о ней самой, о ее будущем — нет, уже наступившем счастье. «Обо мне? — переспросила она себя. — Да, о тебе… И пусть пока будет так, — несколько раз повторила она, — пусть пока будет так. Об Армене, значит, обо мне и моем счастье».

Повторила и почувствовала под собой новую прочную точку опоры. И успокоилась.

Услышала, наконец, въехала сознанием в объявления водителя, заметила рядом с собой молодого солдата, изучавшего румяным пальцем смартфон, увидела новые яркие дома за окном, курчавый снегопад и бодрые машины — день обернулся к ней другой, умиротворенной, почти праздничной стороной. Улыбку могли бы заметить на ней попутчики, но им, попутчикам, занятым дорогой и проблемами собственных судеб, было не до нее.

Через час пути оказалась на тихой улочке, застроенной невысокими интеллигентными коттеджами. Заборов-водоразделов не было. Небольшие участки разделялись газонами, которые ныне были припушены, одеты в неглубокий снег, но чувствовалось, что они стрижены, ухожены, любимы.

Его участок нашла по номеру дома. Не лучше и не хуже других, никогда не скажешь, что его хозяин Армен. «Так и должно быть», — с благодарностью к нему подумала она, именно так незаметно и скромно должен жить гений.

Ступила на участок как в другую жизнь, разволновалась, остановилась, осмотрелась.

Перед домом стояла свечкой старая ель и старая яблоня росла поодаль — более ничего. И были на снегу оплывшие следы, крупные, глубокие, наверняка мужские. Его следы, обязательно его — так ей хотелось думать. По ним она и направилась к дому, так ей было чуть спокойней.

Волнение снова напало на нее, когда она взошла на крыльцо. Простые ключи, простые замки, два простых поворота металла, чтобы из прошлой пошлой жизни попасть в неизведанный новый мир. Она это сделала.

Дверь отвалилась без звука и задержалась в ее руках как залог начавшегося будущего.

Шагнула в прихожую.

И сразу узнала запах его дома. Запах его парфюма, его мыла, еды, мебели, дерева, стен. Его запах. Запах дома, нажитый годами, запах привычный и милый ей.

И его тепло. Его не было в доме, ей казалось, он где-то рядом. Его тепло вызвало в ней тепло ответное, жарко стало в груди, она скинула шубку.

В комнатах из-за занавесок было сумеречно и таинственно. Рука скользнула вдоль стены и тотчас, будто сама жила в этом доме, нащупала выключатель.

Вспыхнул свет, трехрожковая люстра под потолком. Вика огляделась.

Все было устроено легко и просто. «Обычное жилище гения», — подумала Вика. Если и отличается гений от прочих людей, то только этим: простотой и незамысловатостью домашнего обихода.

Толстый ковер на полу. Посредине — традиционный стол, где шумят голосистые гости, льется вино и звучат тосты — ах, как это должно быть здорово, когда он сам во главе стола, говорит речи, угощает и иногда, когда ему очень классно, поет и поет здорово — это, как музыкант — она могла бы подтвердить! Однажды застала такой ослепительный праздник с актерами театра после удачной премьеры, когда публика уже разошлась по домам, и артисты собрались в его кабинете. «Налива-ай да угоща-ай, нам настали сро-оки!» — подливая гостям и артистам вино, пел он в полный голос, переиначивая слова знаменитой «Застольной» Дунаевского из «Кубанских казаков», — «Эх, урожай наш, урожа-ай, урожай высо-окий!» Голос, душевный посыл и обаяние его забыть было невозможно — может, тогда и прозвенел в ней бессознательно первый звоночек? Может, тогда?

На полках его книги, его диски, на отдельной полке его винил — старинные музыкальные пластинки, музыкальный центр, усилитель, пара аудиоколонок. Все было устроено для размеренной, умной, интеллигентной жизни на закате.

И главное, вот оно, конечно, он предупреждал — пианино. Добротный старинный немецкий инструмент Петрофф; Вика взяла аккорд и поморщилась: пианино было прилично расстроенным.

Но главное было не в этом. Звуки пианино, отлетев, зазвучали по дому тревожным эхо, и это немного напугало ее. Ей почудилось, вот-вот кто-то должен объявиться за дверью, а потом показалось, что кто-то постучал. Вика притихла, прислушалась, звуки не повторились. Показалось? Или действительно кто-то стучал в дверь. Кто должен прийти? Он?

Вика осторожно выглянула в окно. Белое на белом. Снег. Пустая кормушка для птиц. Синица безуспешно долбила замерзшую семечку. Надо будет семечек птицам купить, отметила себе Вика и вернулась к главному вопросу.