Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

— Я понял. Имеешь в виду подругу?

— Ну! Не туда мы били, не в ту цель. Деда хотели с доски убрать, идиоты. А деда жалеть надо, как самую дорогую фигуру, любить его надо и лелеять. И все нужно было сделать совсем по другому. Убирать надо было совсем другую фигуру. Правильно, именно, ее, подлую королеву.

— Продолжение детектива? Вторую серию?

— Попробовать можно, Юрок. Шанс есть, и идея есть, чисто шекспировская. Ты как?

— На хер! На хер! — кричали пьяные гости. — На хер!

— Ты хоть попробуй, завлит! Попробуй!

— Одна попробовала… Нет! Хватит. Я еще работать в театре хочу. Тебе тоже не советую. Репетируй Гамлета, радуйся, что прощен — так тебе скажу, и… наливай.

— Ясно, — сказал Саустин; ему действительно стало ясно, что предатели произрастают в жизни чаще, чем можно было предполагать, и водятся даже среди друзей.

— И мне ясно, — сказал Осинов и похвалил себя за то, что сохранил нейтралитет: и перед Арменом чист и друга попусту не обнадежил. «Уважаю тебя, Олежек, за красоту, молодость и талант, но шею свою уважаю больше. Ни вашим, ни нашим», — сказал себе Осинов и подумал о том, что такая позиция гораздо удобнее, чем «и вашим, и нашим». Подумал, порадовался, уронил по пьяной неловкости недопитую бутылку с полированного стола, успел услышать, что булькает звонко, струю поймать не успел, но сполз со стула старинного румынского производства и на полу окончательно отъехал в черный город.

— Твори один, художник, ты царь, герой и бог, — сказал себе Саустин, устраиваясь на коврике неподалеку от ног двойного агента, обутых в неновые китайские говнодавы, пахнущие чем-то знакомо детским и душистым, и вслед за этой ценной мыслью тотчас вспомнил великую народную мудрость: «Упаси меня, боже, от друзей, а с врагами я справлюсь сам».

В процессе поспешного отъезда в заветный черный город друзья для согрева опасно сблизились телами и даже обнялись, но до голубых побед дело не дошло. Оба остались стопроцентными мужчинами, могли без вранья заполнить любую анкету и ответить любому полиграфу, что нет, не было, не замечен…

66

Веселые полетели у молодых денечки.

Они так любили друг друга.

Равновесие жертвенной любви, вселенского добра, великих общих планов и поиска.

Такие дни бывают почти у каждого. Почти у каждого быстро кончаются, у счастливых со временем — превращаются в приятные воспоминания с оттенком сожаления и грусти. У несчастливых — сами понимаете во что.

Месяц пребывали они на вершине, любовь достигла апогея.

Когда она спала, он, плохо спавший ночами, оберегал ее сон и покой.

На следующее после свадьбы утро он поднялся на этаж выше, чтобы переговорить с соседями о шустром мальчугане, ночами носившемся по потолку; что он сказал, неизвестно, но мальчик затих навсегда, и ничто более не нарушало художественный покой звездной пары.

Она кормила его диковинами, почерпнутыми из книг, наконец, научилась готовить долму и быстро достигла такого совершенства, что он снова вспомнил маму. Это была радость. Его и ее, Викина радость.

Она летала по жизни, он, на старых верных крыльях, не уступал ей в полете.

Каждый вздох и слово, нежность рук и музыка посвящались друг другу. Оба познали неведомые большинству смыслы, общая вершина была крепка и нерушима.

Дохнуло живительным высокогорьем, и весь театр, заведенный энергией их любви, закрутился как бешеный волчок.

Бегал по коридорам стремительный инженер-реконструктор Богдан, носилась с новыми эскизами костюмов к Гамлету верткая Марина, артисты, рабочие постановщики и охрана тоже, казалось, добавили скоростей — общая энергетика театра, замерь ее сейчас худрук, подпрыгнула вдвое.

Любовь двоих творила общее чудо.

Слепиков, после застольного чтения великой пьесы приступил к репетициям Гамлета, как говорят на театре, ногами, то есть, с артистами и на сцене, и работал с непохожим на обычную свою медлительность энтузиазмом. Не понимал, что с ним происходит, но работал как черт. Не каждому дано понимать любовь, тем более не каждому дано ее чувствовать.

Зарулил на репетицию и худрук, усвоивший печальный опыт бесконтрольного «Фугаса». Увидел, похвалил, потому что понравилась работа, велел продолжать в том же духе и не забывать главного: новой энергетики.

— Вам все понятно, товарищи артисты? — спросил на прощание худрук. Артисты кивнули.

А главное, Саустин включился. Репетировал наполненно, от души, старался вовсю, даже меланхоличный Слепиков балдел.

Нравился ему возникавший на сцене дуэт Офелии и Гамлета — Башниковой и Саустина. Нравилось возникшая между актерами творческая близость, особенно нравилось, что в перерывах репетиций Саустин — Гамлет не отпускал артистку в буфет, но умыкал свою Офелию — Башникову в комнатку за сценой и там продолжал работать над ролью.

А за пределами театра все еще клокотали, варили последнюю новость социальные сети. Восторги и проклятия сыпались на молодых как из мешка, а в целом это был живой неподдельный народный интерес, и, что самое интересное, совершенно без рекламного принуждения.