Аромагия

Прямых доказательств, конечно, не найдется. А вот с косвенными указаниями все обстоит намного проще. «Кто, если не ты?» - вопрос сакраментальный и, увы, пока безответный.

И эта интриганка Сигнё – приходила ли она ко мне по собственному почину, или же это был ход в чьей-то интриге?

- Но кому я могла помешать?! – вырвалось у меня.

- Ну, - инспектор потер переносицу и выразительно посмотрел на меня.

Я невесело хмыкнула. Если вдуматься, он был совершенно прав: многим хотелось бы убрать меня с дороги. Муж, свекор, Ингрид, даже доктор Ильин – и список можно продолжить.

- Одно можно сказать почти наверняка – тот, кто так старается бросить на меня тень – и есть убийца мэра, - сказала я, и только когда слова облачком пара сорвались с губ, поняла, что проговорилась. – Иначе выходит слишком много совпадений.

- Расскажите мне все, голубушка, - мягко попросил инспектор, взяв в свои ладони мою озябшую руку.

Что мне оставалось делать?..

Он выслушал, не перебивая ни взглядом, ни словом. И заговорил, негромко и веско, только когда я умолкла:

- Значит, господин Исмир соврал мне, чтоб вас выгородить, голубушка?

- Выходит, именно так! – я прямо встретила его лукавый взгляд.

- Хм, - инспектор Сольбранд первым отвел глаза и задумчиво потер переносицу, потом снова взглянул на меня, и на этот раз глаза его были серьезны, и запах - горько-соленый аромат розмарина. – Голубушка, вы простите старика, но раз так... Он сможет защитить вас и в остальном, понимаете?

- Понимаю, - медленно кивнула я. Мудрые глаза его были печальны.

Надо думать, попросить защиты у Исмира действительно стало бы наилучшим выходом из той весьма затруднительной ситуации, в которой я оказалась. Жаль только, что отношения между нами совсем не такие, какими представлялись инспектору. Впрочем...

- Спасибо! – порывисто сказала я и, движимая внезапным порывом, обеими руками сжала крупную ладонь инспектора Сольбранда.

- Да за что же, голубушка? – улыбнулся он.

- Вы мой единственный настоящий друг здесь, - призналась я. – Как бы все ни сложилось в дальнейшем, я хочу, чтобы вы это знали.

- Это вам только так кажется, голубушка, - покачал головой инспектор. – У вас много друзей, просто вы... – он помолчал, видимо, раздумывая, но все же закончил: - Вы просто мало что вокруг замечаете. – Видимо, лицо мое стало странным, потому что он тут же поспешно извинился: - Простите, голубушка, если что не так! Я не умею ловко говорить, но обидеть вас не хотел.

Губы мои дрогнули в горькой улыбке.

- Я не обиделась, - глубоко вздохнув, вымолвила я. – Глупо обижаться на правду.

После смерти Фиалки я действительно заперлась в своем крошечном мирке, не желая замечать ничего, что выходило за его пределы. Зато боль, которую я переживала теперь, казалась всего лишь легким отголоском той безудержной, звериной тоски, которая сжигала меня тогда. Не так давно я сказала Петтеру, что сердце мое умерло на могиле дочери. А то, что теперь саднит в груди – это только фантомная боль, какие бывают после ампутации конечностей.

Но без сердца – не мышцы, разумеется, а эфемерного средоточия чувств – вполне можно прожить.

В памяти всплыло лицо сына – рыжие, как у меня, вихры топорщились вокруг высокого лба. Он так походил на меня, только глаза отцовские, чуть навыкате, бледно-голубые, опушенные неожиданно темными ресницами... Мне было ради чего жить, и понимание этого позволило унять боль, привычно спрятать ее подальше – запереть в шкатулку чувств и мыслей, тщательно скрываемых от окружающих. Позже мне будет очень плохо, но это будет потом. А сейчас вспомнить бабушкины наставления о том, что женщина должна быть похожа на цветок: нежный, свежий и хрупкий. Пусть на губах играет полуулыбка, осанка будет идеальной, а плавные жесты не должны выдавать ни нервозности, ни злости.

- Давайте не будем об этом, - попросила я, но закончить не успела: резкое ржание коней, рывок – и я едва не кубарем покатилась с сиденья. Снаружи доносились крики, звон стекла, отчаянная ругань извозчика.

В следующее мгновение инспектор подхватил меня и усадил обратно.

- Сидите тут, голубушка! – отрывисто велел он и непривычно резво выбрался наружу.

Я только головой покачала. Отеческие манеры, седые волосы и морщинистое лицо инспектора Сольбранда создавали впечатление глубокой старости, почти немощности – как оказалось, обманчивое. И, надо думать, он сознательно прилагал усилия, чтобы его создать.

Как примерная и благоразумная женщина, я чинно сидела в кэбе, изнывая от любопытства. Тайком попыталась выглянуть в окошко, но его мыли так давно, что люди за стеклом казались смутными тенями, бестолково мечущимися по царству Хель[39]. А из ругательств, несвязных выкриков и – почему-то – злорадного женского хохота составить представление о происходящем оказалось невозможно.