Арсенал. Алхимия рижской печати

Вот уже час я сижу в клубном кресле госпожи Вилмы. Она подливает мне чай, я выпиваю его и снова молчу. Вода вокруг меня смыкается и темнеет, я погружаюсь все глубже и глубже, и тут меня пронзает откровение: кислородного баллона со мной нет. Фобия, мучившая меня, когда я только начал нырять. Я собираюсь с силами, возвращаюсь, чувствуя себя выжатым как лимон. Госпожа Вилма делает вид, что не замечает, как я беспомощно барахтаюсь и хватаю ртом воздух. Она подходит к тому самому несчастному окну, затем оборачивается ко мне и улыбается.

– Гол как сокол?

– Да. Похоже, они меня кинули… – Сам удивляюсь, каким твердым и низким голосом, почти басом я это произношу. – Правда, у меня еще остается дом в Межапарке.

– Попробуй увидеть во всем и хорошую сторону. Если бы она тебя втянула во все это, ты, возможно, лежал бы теперь в могиле рядом с ней. А так ты жив, молод, и к тому же у тебя есть дом! Это большое богатство. Как мать при жизни она не сумела дать тебе главного – хорошего воспитания, что было необходимо, она не создавала необходимых и посильных трудностей. Зато ее смерть подарит тебе их с лихвой. Из пуховой постельки без какой-либо подготовки прямо в пропасть. Вот уж истинно славянская душа!

Я толком не понимаю – комплимент это моей матери или упрек, однако высвобождаюсь из объятий клубного кресла и направляюсь к дверям, но госпожа Вилма опять успевает схватить меня под руку.

– И что ты собираешься делать?

– Что? А вот разберусь с этой чертовой алхимией. С вашими художественными смертями.

Госпожа Вилма вздрагивает и с неприязнью спрашивает:

– Это из-за нее? – и в голосе тети я слышу нотку материнской ревности, которая моей-то матери была как раз несвойственна, но которую я не раз наблюдал со стороны родительниц моих друзей по отношению к их избранницам.

– Нет, из-за себя! Я все-таки юрист. Последний академический отпуск, помнится, я взял как раз во время практики, а теперь я ее пройду.

Госпожа Вилма затихает, а меня начинает нести.

– Не вы ли с дядей Оскаром учили меня в детстве, что по-настоящему твое – только то, что делаешь бескорыстно? Я хочу найти того, кто все это сотворил. Кто сегодня, в двадцать первом веке, заявляется в гости, чтобы подсыпать отраву в чай хозяйки, кто сталкивает с лестницы конкурента, а затем мирно водит кистью по холсту или обжигает фарфор! Хочу вывести на чистую воду хотя бы одного негодяя, и заметь – из уважения к нему! УВАЖЕНИЯ! Вместо того, чтобы искать и объясняться с кретинами, которые, сидя за компьютером, гоняют и переводят сумму за суммой и, доведя ее до шестизначной, кончают себе в кулак, чтобы потом подослать к моей матери киллера из стрелялок, которого потом тоже прикончат где-нибудь в пабе во время просмотра футбольного матча с пивной кружкой в руке! И я никогда не смогу доказать связь между этими кретинами и этим пьянчугой, потому что у меня за спиной не стоит сеть хакеров и шпионов! Никогда!!! И все, что мне остается, так это принять христианство и надеятся на Божью кару, ведь я не имею права обвинять в смерти только на почве полученной выгоды. При таком простом раскладе мне бы надо было казнить себя первым – я, как ни крути, получил домик в Межапарке.

Выпалив все это, я выхожу за дверь. Госпожа Вилма кидается вслед за мной и беспомощно останавливается на лестничной площадке. Я шагаю вниз – не ждать же мне ее жалости. Спустившись на полэтажа, слышу, как она зовет меня. Перегнувшись через перила, она заявляет:

– Андрей, я… Я заказываю тебе это расследование. Как детективу.

Мне хотелось бы по-пацански ей нагрубить и покончить с этими тонкостями отношений навсегда, но лицо госпожи Вилмы выражает такое волнение и искреннюю озабоченность, что я опять поддаюсь ее очарованию и по-детски сломленным голосом произношу:

– Спасибо!

– У тебя есть главное, что нужно в расследовании, – уважение к презумпции невиновности!

Я больше не могу ничего произнести, иначе расплачусь, как ребенок, только киваю головой и продолжаю спускаться по винтовой лестнице, постепенно успокаиваясь. В конце концов, у меня есть бабуля Лилиана. У меня есть Джерри. И это уже кое-что. Особенно учитывая, что на мой банковский счет на Кипре в день смерти матери поступили от какой-то там очередной Limited 108 тысяч евро. Сто восемь – несколько странная сумма. Моя мать не была ясновидящей и, по мнению госпожи Вилмы, не слишком задумывалась о воспитании сына, об ожидающих меня безднах. Зато она как честная женщина знала с точностью, что за все в жизни надо платить.

108

шагов