Артания

Однако на душе было тревожно. Сглупил, настоял на своем. Показалось, что воины опекают его чересчур. Совсем как маленького. Забылся у Градаря, повел себя глупо, но ведь в сражениях был не только храбр и силен, но и расчетлив, не терял голову, благодаря чему под его знамя собралось немало удальцов… а вовсе не потому, что он сын тцара!

Обогнули рощу, чахлую и реденькую. Уже над нею небо показалось Придону странно лиловым, а когда миновали последние деревья, земля под копытами зазвучала суше, звонче. Трава исчезла, почва шла бурая, охристая, красноватая, а далеко впереди, почти на горизонте, виднелся сверкающий лиловый столб.

Тур сказал мрачно:

– Это место лучше объехать.

– Уже то, – заметил Олекса, – что мы видим это… уже плохо.

Придон поколебался, сказал как можно тверже:

– Мы едем своей дорогой. Нам нет дела до грибов-переростков.

По дороге встретили ключ, выбивался из растрескавшейся земли, на глазах пробегал десяток шагов и тут же прятался среди трещин. Напоили коней, передохнули сами, а уже к полудню приблизились к странному лиловому столбу настолько, что Придон с холодком по спинному хребту рассмотрел, что же впереди за чудо.

Из растрескавшейся красной земли к небу вырывалось лиловое пламя. Издали Придон решил, что это неподвижный столб полупрозрачного камня неведомой породы, но с приближением начал замечать мерцание, а затем рассмотрел, как со страшной скоростью по столбу проносятся от основания и до вершины комки, утолщения огня.

Подъехали ближе, он уловил едва слышный треск и шорох, словно сто мириадов огромных муравьев трутся крепкими сухими панцирями, прокаленными на солнце. Столб вонзается в небо, как исполинское лезвие меча, но вместо крови по небосводу расползается такой же лиловый туман. Небо приняло жутковатый облик, будто вот-вот изрыгнет из чрева огромную тучу, полную града размером с кулак.

Теперь было видно, что столб вовсе не столб, а весь из множества тонких столбов, тесно прижатых один к другому, словно пучок прозрачного камыша, а в полых стеблях вверх уносится из недр земли страшный ядовитый жар, что иначе сжег бы ее внутренности.

До столба оставалось еще верст пять, если не больше, но Придон чувствовал, что не в человеческих силах приблизиться хотя бы на сотню шагов и остаться в мире живых. Видно, что дальше земля в трещинах. Чем ближе к странному столбу огня – тем трещины глубже и шире, а вокруг той плиты, из которой бьет лиловый столб, могучие пласты земли двигаются, как мелкие льдины в ледоход, только вместо грязной воды проглядывает багровое всесжигающее месиво.

Конь вздрагивал, нервно прядал ушами. Придон потрепал по шее, конская грива взмокла, несмотря на сухой горячий воздух.

– Я понимаю, – сказал он, – тебе жаждется рассмотреть поближе, но мы торопимся. Как-нибудь в другой раз. За спиной хмыкнул Тур.

– Я бы такого любопытного коня, – начал он, но оборвал себя на полуслове, махнул рукой и с силой повернул морду своего коня вслед за Придоном.

Глава 15

Придон ощутил, что его губы шевелятся не то в ритм скачки, не то в унисон с ветром… Нет, это не губы шевелятся, а слова выталкиваются, выстреливаются в особом ритме, где есть и конский бег, и встречный ветер, и запах трав, и сердца боль…

С губ слетали не столько слова, сколько лохматые обрывки слов, неясное бормотание. Он сам прислушался к себе, словно к другому человеку: не волхв ли пробудился в нем, ищет могучие заклятия? Слова такие же неразборчивые, горячечные, в них ритм, будто летит на огненном коне встречь урагану… нет, под ним уже не конь, а дикий тур, что норовит сбросить с хребта…

Бормотание стало громче. Он поразился настолько, что тот, внутренний Придон смутился и умолк, он же тоже воин, внутри воин, везде воин от макушки до кончиков ногтей ног, суровый и сильный воин, нещадный к врагам…

…но этот нещадный только что бормотал не заклятия… нет, все-таки заклятия, но особые заклятия, которыми не горы рушат, а пытаются пробить каменную скорлупу вокруг сердца другого человека.

Он затих, ехал медленно, вслушивался в себя. Очень робко тот Придон, что внутри, снова заговорил, тихо и нежно. Губы задвигались, Придон с удивлением ощутил, как с них начали слетать слова, разрозненные, скомканные, но горячие, словно капли раскаленного металла, падающие с молота кузнеца.

– Что же это со мной? – прошептал он в страхе. – Я становлюсь безумным… Когда с синего неба солнечный свет – я думаю о тебе, любимая, и когда тучи и дождь – я тоже думаю о тебе! Когда ночь, когда звезды от края до края, я думаю о тебе, моя любимая! И когда утренняя заря улыбается миру, я думаю о тебе, любимая! И в жаркий день, и в холодную ночь, и в дороге, и за столом – только о тебе я думаю. Если вижу, как по небу плывут белокрылые птицы, я думаю о тебе, и когда низко над землей проносятся черные стрижи, мои мысли тоже о тебе… Почему так? Что за безумие?