«Артиллеристы, Сталин дал приказ!» Мы умирали, чтобы победить

Трагическим, скорбным, дружески-молящим голосом Молотов сообщил о начале войны. Слова Молотова поразили нас. Рухнуло все: надежды, планы, привычный образ жизни, повседневные заботы. Да и сама жизнь уже более не принадлежала нам. То, чего мы более всего опасались, стало зловещей действительностью. Но мы были твердо уверены: враг будет неминуемо и скоро разбит.

Не видя ничего под ногами, мы помчались на третий этаж учебного корпуса. В длинном коридоре находилось человек двадцать студентов. Я громко, на весь коридор, прокричал:

— Товарищи! Началась война с Германией!

Пораженные сообщением, студенты окружили меня и с интересом стали расспрашивать, откуда узнал. Я не успел ничего сказать, как из толпы кто-то с силой потянул меня за рукав. Оглядываюсь и вижу парторга факультета.

— Это что за провокация?! Что вы сочиняете?! — заорал он, крепко удерживая меня за руку. — Да вы знаете, что вам будет за клевету?! А ну пошли в партком!

Тут в другом конце коридора раздалось:

— Ребята! Война! Война!

Парторг бросился на этот крик.

Мы вошли в аудиторию, где шел экзамен по методике математики за третий курс. Пожилой, высокий и худощавый, очень строгий доцент Крогиус никак не отреагировал на наше сообщение о войне.

— Берите билеты, — спокойно и буднично сказал он.

Я подумал: не немец ли он, этот Крогиус, может, и о войне давно знает?

Экзамены мы, все трое, сдали на «отлично». Мне бы только радоваться: это пятая пятерка, теперь мне наконец, одному из немногих, положена стипендия. Уже два семестра я не получал стипендии. Прошлой весной из пяти экзаменов у меня было три пятерки и только две четверки. По немецкому языку преподавательница заранее предупредила: из-за воронежского произношения никогда мне пятерку не поставит. А последний экзамен, по теории функций, сдал на «отлично», но профессор предложил для порядка ответить на дополнительный вопрос. У меня был приступ малярии и температура под сорок. Я попросил отпустить меня с любой оценкой. И он поставил четверку. Меня это не огорчило, потому что общий баланс оценок у меня и без того тянул на красный диплом. Но как я пожалел об этой пятерке в октябре, когда ограничили стипендии, давали только тем, у кого одна треть четверок. Две четверки из шести давали право на стипендию, а из пяти — нет. У меня не хватало одной пятнадцатой балла. Совсем случайно не получил я стипендию и после зимней сессии. Снова пять экзаменов, опять четверка по немецкому. Но у меня была полнейшая уверенность сдать последний экзамен, по философии, на пять. Я единственный в группе одолел «Материализм и эмпириокритицизм» Ленина, профессор только с одним мною вел дискуссии по этой работе на семинарах и обещал пятерку на экзаменах. Но случилось непредвиденное: прибыла комиссия из ЦК партии по борьбе с либерализмом профессоров при выставлении оценок на экзаменах. Профессор испугался и решил подстраховаться: за отличный ответ поставил четверку. В результате я не получил стипендию и во втором семестре.

Как было трудно! Бедные родители могли прислать мне за год только четыреста рублей для уплаты за учебу. Многие студенты тогда бросили институт. Мне посчастливилось с репетиторством. Я стал заниматься с сыном шеф-повара ресторана и дочерью профессоров Медицинской академии. У первого я бесплатно обедал, вторые платили десять рублей за занятие. Тридцатилетняя жена повара стала уделять мне чрезмерное внимание, провожать до трамвая. Я никак не мог отвязаться от нее. Мужу не понравилось увлечение супруги, и он рассчитал меня. Вскоре я вынужден был оставить и занятия у профессоров. Родители девушки стали убеждать меня бросить пединститут, перейти учиться к ним в академию: профессорства не гарантировали, но сделать доцентом после окончания учебы обещали уверенно. Но я понял, что «в нагрузку» придется стать членом этой семьи, их флегматичная дочка мне не нравилась, и я перестал посещать их дом.

Пришлось по воскресеньям грузить в порту ящики с мороженой рыбой, а они по сто пятнадцать килограммов, и вдвоем не взяться — на лестнице не развернешься. К тому же конкурирующие бомжи постоянно подгадывали «упустить» сверху ящичек нам на головы. Другой работы в городе найти было невозможно, голодные студенты давно позанимали все должности сторожей и истопников. Но опять мне повезло: я устроился на полставки воспитателем в детский сад. Дальняя езда, зато за время трехчасовой работы можно четыре раза поесть: обед, полдник, ужин и, в компании с поварихой тетей Шурой, доесть остатки пищи «на свободе», как она говорила, когда детей уводили родители.

И вот война. Долгожданная стипендия теперь уже не потребуется, пошли насмарку все мои академические труды. Вышли с экзамена во двор института, а там все бурлит. Толпы студентов, разговоры, споры, шум. Наконец появился парторг института, народ смолк. Парторг кратко повторил заявление Молотова, призвал к бдительности и велел ждать дальнейших распоряжений. Послышались крики:

— Отправляйте нас на фронт!