Артур Артузов – отец советской контрразведки

Допрошенный следователем Якобсоном, я показываю: сим подтверждаю, что Вячеславский был у меня один, и я, говоря с ним о группе лиц, могущих принять участие в восстании, имел в виду не кого-нибудь определенного, а просто человек десять встречных знакомых из числа бывших офицеров, способных, в свою очередь, сорганизовать и повести за собой добровольцев, которые, по моему мнению, не замедлили бы примкнуть к уже составившейся кучке. Я, может быть, не вполне ясно выразился относительно такового характера этой группы, но сделал это сознательно, не желая быть простым исполнителем директив неизвестных мне людей и сохранить мою независимость. Однако я указывал Вячеславскому, что, по моему мнению, это единственный путь, по какому действительно совершается переворот, и что я против подготовительной работы, считая ее бесполезной и опасной. Фамилии лиц я назвать не могу, потому что не имел в виду никого в отдельности, я просто думал встретить в нужный момент подходящих по убеждению мужественных и решительных людей. Относительно предложения Вячеславского я ни с кем не советовался, но возможно, что говорил о нем в туманной форме.

Н. Гумилев

Выделим несколько моментов из этого документа. Начнем с последнего: «возможно, что говорил» о предложении участвовать в контрреволюционной организации «в туманной форме». Вот это неполная правда! Какое уж тут «возможно», если и той же И. Одоевцевой, одной из многочисленных своих учениц, и поэтам М. Кузьмину, Г. Иванову, и многим другим знакомым литераторам Гумилев «таинственно» намекал на свою причастность к «организации». Вот что вспоминает Одоевцева: «Гумилев был страшно легкомысленным… Как-то мы возвращались с поэтического вечера, Гумилев сказал, что достал револьвер — "пять дней охотился". Об этом я рассказывала, но то, что "Гумилев всем показывал револьвер", не говорила и не писала никогда — мне напрасно приписывают эти слова. Я думала, что с револьвером — это игра Гумилева в солдатики. Может быть, все было игрой… Кузьмин однажды сказал: "Доиграетесь, Коленька, до беды!" Гумилев уверял: "Это совсем неопасно — они не посмеют меня тронуть"…». Отметим это ощущение от поведения Гумилева — как от игры, а также его олимпийскую уверенность в своей неприкосновенности.

Что касается денег, то для чего их взял Гумилев? Для печатания прокламаций, которых не печатал, или же для покрытия личной финансовой бреши? Однако взял. У ярых врагов советской власти. Как это могли оценивать чекисты? На дворе было время беспощадной борьбы с контрреволюцией, множеством врагов советской власти. В деле Гумилева это явилось отягчающимся обстоятельством.

Теперь о тех, кого Гумилев собирался «привлечь к контрреволюции»: сначала это «кучка прохожих», которая «при общем оппозиционном настроении» пошла бы за ним, известным поэтом, затем — группа из «товарищей, бывших офицеров, что являлось легкомыслием» и, наконец, «не имел в виду никого в отдельности». Не следует пренебрегать той фантастической и романтической картиной, которая возникла в воображении поэта, когда он представил себя чуть ли не одним из вождей восстания («сохранить мою независимость»?), свергающего жестокую власть — власть, подавляющую «частную инициативу в Советской России», попирающую представления поэта о свободе и демократии.

Впрочем, поэт всегда в оппозиции… Таких во все времена всегда хватало. Они и сегодня шагают в рядах пятой колонны. Не будем называть их гнусные имена…

Лист № 88 (машинопись) 23.8.1921.