Из всего этого можно предположить, что Шопенгауэр стремится определить то, что называется скорее "религиозными", а не философскими теориями сущности мира. Он был уверен в том, что потребность человека как в религии, так и в философии происходит от беспокойства, которое он испытывает при восприятии и при размышлении над той реальностью, с которой сталкивается, и теми обстоятельствами, которые управляют его жизнью и переживаниями. Философия, как и религия, возникает из необходимости "объяснить жизнь", и если это обстоятельство не принимается в расчет, то невозможно понять основные философские системы прошлого, поскольку их невозможно оторвать от тех глубоких психологических и моральных потребностей, которые они призваны удовлетворять в большей или меньшей степени.
Несмотря на все вышесказанное, он был далек от отождествления философии и религии. Но говорить о том, что некоторые идеи имеют общее происхождение, не означает не понимать, что они могут сильно расходиться в других аспектах; и, хотя Шопенгауэр и называл (зачастую непоследовательно) как религию, так и философию "метафизикой", он, тем не менее, проводил между ними вполне четкое разграничение. Так, религия может быть названа "народной метафизикой" по аналогии с "народной поэзией" (балладами, например) и "народной мудростью" (мудрость, вошедшая в пословицы). Ее достоверность и очевидность лежат
46
"за пределами ее самой", в том смысле, что она скорее зависит от "откровений, которые проявляются в чудесах и "предзнаменованиях", а не от размышления и разума. Поэтому религия предназначена для тех, кто, как полагает Шопенгауэр, составляет большую часть человечества, которое "способно верить, но не размышлять", и руководит ими некий властелин, а не здравый смысл.
Когда же необходимы доказательства, утверждает Шопенгауэр, то защитники религиозных течений прибегают к тем или иным угрозам ("ultima ratio theologorum" - порочный аргумент теологов), таким, как страх наказания вечными муками в ином мире или более земными наказаниями, например "смерть на костре и тому подобное". Тем не менее, это утверждение не ведет к отрицанию положительной роли, которую могут играть религии в жизни человека и общества, а потому нельзя отказывать им в определенной обоснованности.
Однако, рассматривая их как нечто очевидное и истинное, мы приходим к неразрешимым проблемам; мы сталкиваемся с фантастическими утверждениями, а также с догмами "совершенно немыслимыми" (том II).
Следует признать и то, что расцвет большинства религий приходится на те периоды, когда общий уровень знания низок, и следствием этого являются невежество и предрассудки, когда проще согласиться с тем, что проповедуют, и с теми ценностями, которые провозглашают как истинные: подобно "жукам-светлячкам, которым необходима темнота, чтобы было заметно их свечение" ("Parerga", II, с. 369). В такое время желание людей получить то, чего у них нет, а также их страх перед явлениями, от которых они не в состоянии защитить себя, заставляют их больше, чем когда бы то
47
ни было, ухватиться за надежду на существование высших сил, которые возможно вызвать молитвами и просьбами и которые могут вмешаться в ход событий. Поэтому привлекательность большинства религиозных доктрин, несомненно, в том, что они обращаются к человеческим страстям и желаниям, а не к рациональным и разумным аргументам.
Но в то же время можно создать более привлекательный образ религии, и Шопенгауэр делает предположение, в его время куда менее распространенное, чем сейчас, о том, что религии могут быть вполне правдоподобно объяснимы как "аллегории". Рассматривая их таким образом, в первую очередь в этическом смысле, приходишь к выводу, что они внушают нам в яркой и запоминающейся форме нравственные нормы поведения по отношению друг к другу, поэтому можно сказать, что многие религиозные догмы связаны, прежде всего, с земным существованием и жизнью общества. В связи с этим в работе "О религии" Шопенгауэр вкладывает в уста одного из оппонентов в своем вымышленном диалоге следующие слова: "Должен существовать единый критерий оценки, что правильно и что добродетельно, который всегда должен стремиться к чему-то более высокому. В конце концов, не важно, под какими геральдическими знаками он провозглашен, а главным условием является то, что эти критерии должны иметь один и тот же смысл" ("Parerga", II, с. 354).
48