Арвары. Книга 2. Магический кристалл

— Мы называем нашу страну Серединой Земли, — неуверенно произнес император, ибо, удивленный ее неожиданной красотой и неслыханной для Востока раскованностью, испытал бурю противоречивых чувств.

А запах, исходящий от ее тела, странным образом цепенил разум.

— Благодатные места, — заключила царевна, не выражая ни женского любопытства, ни особого интереса. — А скажи мне, цезарь, воздвигая медный колосс, ты хотел удивить меня?

Ее варварское прямодушие и спокойствие несколько отрезвляли, но легкое потрясение все же не проходило.

— Это изваяние бога Митры, — невпопад ответил Юлий.

Она же не обратила на его смущение никакого внимания.

— Почему ваш кумир держит факел и виселицу? Мне пришлось несколько раз отходить назад, чтоб рассмотреть, что же у него в руках. И все равно я не могу понять назначения этих предметов.

Когда-то воспитателем будущего императора был греческий философ и поэт, научивший его выходить из любого положения, соединяя несоединимое. Император никогда не терялся, но сейчас, не ожидавший подобных вопросов, чувствовал, как пошатнулась его способность к логическому мышлению.

— Факел это свет, виселица — знак смерти, — сказал он то, что пришло в голову. — Живущие должны помнить о смерти и ценить свет.

— На Сицилии, а потом и на Сардинии я видела людей в черных одеяниях и с петлями на шеях, — продолжала она, не выражая никаких чувств. — Каждый желающий мог бы повесить их, ибо осталось лишь затянуть веревку… Кто эти люди? Приговоренные к смерти висельники?

— Это монахи, — объяснил император. — Служители бога, всегда готовые уйти из земного мира в небесный.

— Я никогда не смогу привыкнуть к вашей вере, — проговорила она с неожиданной покорностью в голосе, словно в следующей фразе, лишь с этой малой оговоркой, хотела выразить согласие на брак.

— У меня в империи разные веры и множество богов, — с готовностью сообщил Юлий. — Мои подданные свободны в выборе небесного покровителя.

Ее нежная и горячая кротость вдруг мгновенно превратилась в остывший металл:

— Мне нравятся земные радости, но более всего я обожаю неземные чудеса.

— Поэтому мною издан закон о свободе вероисповедания, — тупо повторил император. — Каждый гражданин имеет право выбора.

Авездра по-восточному загадочно усмехнулась и более никак не выразила отношения к его словам.

— Несколько лет назад я путешествовала в Индию, — вдруг сообщила она. — И повидала там много чудес… А в твоей стране есть чудеса?

Даже свободным ромейским женщинам не пришло бы в голову вести себя столь капризно!

— Ты путешествовала по египетской провинции, где стоят древние пирамиды фараонов…

— Но это всего лишь могильные склепы, — недовольно перебила его Артаванская Сокровищница.

— В ромейской империи есть все! — Император попытался собрать разбегающиеся мысли. — В том числе и чудеса. Но чтобы увидеть их, тебе нужно сойти на берег.

Она окинула Юлия пристальным и в то же время таинственным взором.

— Покажи мне руки, цезарь, — в ее тоне звучали и просьба, и требование. Это было столь неожиданно, что император подумал: не ослышался ли он.

— Я не понимаю тебя…

— Хочу взглянуть на твои руки, — отчетливо произнесла Авездра. — У нас есть такой обычай.

Обычно император предпочитал прятать свои руки в складках тоги — на правой у него не было большого пальца, но теперь ему пришлось исполнить необычный каприз и показать тыльные стороны ладоней — так менее заметен был изъян.

— Вот мои руки…

Но Авездра даже не взглянула на них. С минуту она пристально изучала его лицо, будто просвечивала насквозь, а потом царственно взмахнула рукой.

— Ступай, цезарь. Я сойду на берег завтра, чтоб поутру взглянуть на твои чудеса.

Император вышел из шатра подавленным, смутным, с чувством страха возможной потери, но вдохнув свежего воздуха и мгновенно избавившись от обволакивающего дурмана благовоний, будто протрезвел и за тридцать шагов от корабля к подиуму вовсе воспрял духом.

Он вдруг вспомнил, что несмотря на все капризы Авездры, он должен исполнить главный замысел: под любым предлогом заманить ее в свой дворец. Согласно Низибисскому договору, их брак будет считаться заключенным, если царевна по доброй воле войдет в дом императора — таков был обычай македон, если это можно было назвать обычаем.

Свита тотчас окружила его и застыла в ожидании, бросая на императора пытливые взгляды. Юлий сошел с подиума и направился к колеснице.

— Авездра желает увидеть чудеса империи, — сказал он на ходу сразу всем и никому.

— Чудеса? — удивленно переспросил комит Антоний и покосился в сторону своего детища — сияющего колосса. — Разве изваяние Митры — это не чудо света?

— Артаванскую Сокровищницу трудно удивить. Она сама — чудо…

После этих слов Юлия свита растерянно умолкла. Все знали, что Авездра — дочь царя варваров, народа с дикими нравами, глубоко, до отвращения, презираемого.

Лишь жестокая необходимость заставляла терпеть унижение предстоящего брака…

— А она удивит нас? — склонившись к уху, запыхтел Антоний. — Мне кажется, на всех кораблях только верблюды и запасы корма. Если приданое составляет стадо животных… А не сокровища и живой огонь…