Ашхабадский вор

– Я вам не надоем, не беспокойтесь, – разговорился сытый, опившийся чаем Цыган. – Перед казахской границей сойду, мне как-то привычнее кордоны пересекать пешедралом. Оно же, и неприятных вопросов избегаешь. Где, дескать, твоя виза-шмиза, где заполненная декларация – или хотя бы незаполненная?

– Там все так строго? – удивился Карташ. И несколько напрягся. – Я слыхал, что эта граница чисто условная, как и киргизская.

– Да, все так, справедливые слова, – закивал Цыган. – Но, во-первых, нет-нет да и явятся местные погранцы, как черти из бутылки, чего-то шукать принимаются, это значит, у них объявили очередную кампанию по борьбе с чем-то неположенным. А во-вторых, дельце у меня небольшое имеется в приграничной земле, старых знакомых повидать надо.

– И что-то им продать? – с невинным видом полюбопытствовала Маша.

– Не угадали, красавица моя. Наоборот. Кое-что взять хочу, – Цыган еще отхлебнул чаю и вдруг неожиданно выдал: – Значит, в Туркмению путь держим?

– С чего ты взял? – быстро спросил Гриневский, он враз подобрался, даже чуть подался вперед.

– Я ж не первый год по железным тропинам раскатываю, кой-чего усвоил, – Цыган сделал вид, что не заметил смятения, вызванного его вопросом. – Надпись мелом сами у себя на борту видали? Сзади, там где сцепка с платформой. «Ту» намалевано и еще какие-то цифирки. Короче, обозначен пункт назначения. Страна буковками, цифирками станция. Я, кстати, немножко с туркменами якшаюсь. Бывает, заезжаю туда. Но далеко не забираюсь. Около границы мелькаю, чтоб в случае чего сразу обратно в Киргизию махануть, которая, как и Казахстан, считай что почти Расея. А Туркмения... это, скажем так, место непростое. Так вот...

Он еще хлебнул чаю, по-крестьянски огладил лицо ладонью.

– Не знаю, пригодится не пригодится, но за угощение и прочее должен же чем-то отблагодарить. Дам одну наводочку. Так, на случай чего. Но прежде я вам байку одну расскажу, не против?

Алексей пожал плечами, Маша промолчала, Гриневский сказал: «Валяй».

– Старая такая цыганская притча. А говорится в ней о том, как остановился табор на ночлег у заброшенной деревни. А на краю деревни часовня стояла, и возле нее росла кривая береза. Заснул табор, а одного цыгана кто-то тормошит. Цыган просыпается и видит – старичок перед ним беленький и махонький. «Иди, – говорит старичок цыгану, – к часовне. Там под кривой березой зарыто полное сапожное голенище золота. Клад этот на тебя записан, выкапывай его». И пропал старичок, растаял в воздухе. Утром цыган рассказал обо всем своей родне, а родня его высмеяла. Мол, меньше пей на ночь каберне, не пляши так долго у степных костров. И цыган не пошел ни к какой кривой березе. Тронулся табор в путь. На следующей стоянке вновь явился нашему цыгану давешний старичок. «Возвращайся, – говорит, – клад еще ждет тебя». И опять все повторилось. Опять наутро высмеяла цыгана родня. А через год проезжал табор вновь по тем же местам. Остановился, как и в прошлый раз, на ночлег у заброшенной деревни. И вот цыган наш увидел часовенку, припомнил старичка и подумал: а пойду-ка я проверю, чтоб больше не мерещилось. Втихаря отправился к кривой березе, стал копать землю и выкопал голенище сапога, тряханул его – и полетели на землю глиняные черепки. «Права была родня», – вздохнул цыган. «Нет, – вдруг слышит он голос. – И родня неправа, и ты опоздал». Это появился прямо из воздуха тот самый старичок. И дальше говорит: «Всякому кладу свой срок положен. Не взял его, когда тот сам в руки просился, на себя пеняй». И вновь пропал старичок, но на этот раз уже навсегда. Вот такая притча.

Рассказчик достал из кармана застиранной рубахи пачку «Примы».

– А к чему я ту притчу рассказал, и сам не знаю. Вдруг, подумалось, кстати придется и лишней не будет. Может, на какое раздумие наведет, например, на такое, что к каждому такой старичок хоть раз в жизни да приходит. Обязательно. И вот тут важно, во-первых, разглядеть свою удачу, не принять ее за морок, за наваждение, а разглядев, не убояться поступка, – Цыган выпустил ядовитую струю табачного дыма. – Но на поступок

, скажу вам я, достыта наглядевшийся на всяких людей, отважится лишь один из легиона.

Расползавшиеся по вагону струи едкого дыма отбили у Карташа желание закурить самому.

– Вот я уже немало прожил, а еще больше повидал. Про многое и спрашивать у людей не приходится, сам все вижу. Глядеть не интересно… А вот у вас крайне любопытная компания. На трезубец похожая. Все три зубца вроде бы и порознь, а в цель бьют одновременно и вместе… – Он вдруг цепко глянул на Гриневского. – Ты, братишка, давно откинулся? Или... не откидывался вовсе? Да ты очами так свирепо не зыркай! Я и сам, было дело, у Хозяина отдыхал, после чего вольный ветер полюбил пуще прежнего. Хотя... человек везде выжить может, было бы желание выживать.

Он загасил окурок, помолчал, глядя на пролетающую за вагонами степь.