Ася находит семью

Вчера, в канун праздника, в Асиной коммуне был настоящий пир. Крестная Туси и Дуси — она их не забывает, потому что матери у них нет, а отец и брат сражаются с Колчаком, — испекла к чаю миндальный торт из отрубей. Испекла на двоих, а делили на пятерых. Разделили, полакомились, дружно подъели все крошки и стали гадать, что перепадет их коммуне завтра? Перепасть могло только от Аси. Маленькая Наташа петроградка, в Москве у нее никого нет. Люсе, как известно, ничего принести не могут.

Ася ходила гордая, она знала, что в Москву на праздник прибудут представители Торфостроя, что Ася у них в списке красноармейских детей. Ей все известно про Торфострой, не зря Варя нет-нет да подкараулит на вокзале теплушку, ту, что когда-то привозила Андрея в Москву, — узнает, нет ли вестей.

Многие организации заботятся о своих сиротах. Например, Федя как-то получил от Союза рабочих по стеклу и фарфору тетрадь в клетку, орехов и шепталы. Но первым под май в его коммуне поздравили Шурика Дедусенко, не кто-нибудь поздравил, а пищевики! Отвалили восемь галет, изюму (сто тридцать девять изюмин) и банку детской питательной муки «Нестле». Завидно одарили Шурку. И правильно! Ведь в коммуне у Шурки и Феди еще трое Филимончиковых, всем известно, что у них на белом свете нет никого, кроме друг друга.

Федя разорвал на пять частей листок бумаги и начал делить муку «Нестле», вкусную, как раскрошившееся печенье. Делить было трудно, всем хотелось увидеть, как это полагается делать в коммуне, и все толпились, заслоняя свет.

Утром было так радостно, еще лучше, чем на пасху! После вкусного завтрака все гурьбой повыбежали на улицу за калитку. С площади сразу заметно, что детский дом празднует не хуже других. Над колоннами флаг, пониже портреты — Карл Либкнехт и Роза Люксембург. И еще красное полотнище со словами: «Праздник светлой надежды стал праздником добытых и грядущих побед».

Площадь к маю совсем подсохла. Каждый булыжник лежал аккуратно, как хлебец в корзинке, чистенький после весеннего разлива, умытый. Только неудобные эти булыжники — выпуклые. Подметки-то у людей или матерчатые, или веревочные, ногам больно ступать по неровному.

Бывает, вечерами ребята размечтаются о будущем (насчет будущего у них немало светлых надежд) и представляют себе, как трудящийся класс возьмется хозяйничать после войны. Обязательно придумают громадные утюги, чтобы разгладить булыжные мостовые, чтобы превратить их в гладкие, совершенно сплошные, как пол. Ходи сколько хочешь, не жалуйся, что устал.

На площадь стал стекаться народ, прослышавший насчет представления. Татьяне Филипповне давно обещали в райкоме, что знаменитый клоун и дрессировщик Дуров со своими учеными зверьками даст представление как раз против дома имени Карла и Розы.

Ах, каким чудесным мог запомниться этот день!

Пока не приехал Дуров, детдомовцы сбегали на бульвар. Вдоль бульвара по рельсам еле ползли трамвайные платформы с ряжеными. На одной — пролетарий в алой рубахе, крестьянин, дровосек и совсем молоденькая пряха. На другой — боярышни в кокошниках, в легких вышитых кофточках. Боярышни хотя и мерзли, но старательно пели под балалайку.

Вдруг Панька Длинный как заорет:

— Дурова прозевали!

И наврал. Из-за него все побежали обратно, а после ждали и ждали.

Когда наконец из-за угла пустующей зеленной лавки показались толпа мальчишек и лошадка в бумажных цветах, тянущая разукрашенную подводу, детдомовцев повели с тротуара на самую середину площади. Татьяна Филипповна объявляла:

— Пропустите, идет детский дом!

И пропускали.

Дуров явился щеголем…

Дуров явился щеголем, не пожалел хорошего наряда — весь в шелку, в блестках, сразу видно — артист! На первой подводе, в той клетке, над которой торчал железный двуглавый орел, сидела гиена и называлась Капитализм (гиену за это и дразнили, что она капитализм). На второй пыхтел, посвистывал паровичок, а пассажирами — белые мышки. Паровичок был опоясан лентой с серьезной надписью: «Революция — локомотив истории». Но Дуров забывал про надпись и просил своих мышек, как при старом режиме:

— Мадам, поднимите шлейф!

Оттого что народ напирал со всех сторон, мышки пугались, это было видно по их встревоженным глазкам. И все же они, по всем правилам хорошего тона, приподнимали длинные хвосты, касались их лапками.

Больше всего ребята толкались и хохотали, когда началось представление «Издевательства в царской армии». Знаменитый дрессировщик надел офицерскую фуражку с кокардой и бессовестно измывался над собачкой, которая звалась Нижний чин. Наконец Нижний чин не выдержал и как залает, как бросится на проклятого офицера. Так тому и надо…

…Незадолго до ужина Оська Фишер позвал Асю в вестибюль к дежурному Каравашкину. Там незнакомый дядя в галифе и резиновых сапогах вручил Асе, с полным уважением к ней и к Андрею, которого называл товарищем Кондаковым, первомайский подарок, упрятанный в панку — в знакомую Асе грубую реденькую ткань, которую издавна ткали в своих избушках черноболотские крестьянки.

Человек, привезший подарок, сказал:

— Не от Торфостроя, а от Торфодобычи. Чуешь?