Ася находит семью

Улица жила своею жизнью. В этот предвечерний час по ней брела толпа, усталая, наверняка голодная, но не понурая, не мрачная. Многие, похоже, возвращались с субботника — кто нес на плече лопату, кто кирку, кто кусок кумача на древке. В одной группе пешеходов разгорелся спор. И, видно, горячий. Жаль, что слова не долетали сюда, за эти двойные рамы, в отодвинувшийся от тротуара, отгороженный двойным — железным и цветущим — заслоном дом. Ася следила за спорщиками. Кто-то сердился, кто-то смеялся. Спор не утихал — горячий, веселый, неудержимый.

Вот так постоянно схватывались между собой ребята из дома имени Карла и Розы… О чем там, в покинутом Асей ребячьем доме, только не спорили? О будущем, о прошлом, о настоящем. И, конечно, о том, существует ли бог. Правда, Ася и некоторые ее подруги при этом зажмуривались, но ведь все равно слышно…

Прощаясь, тетка умоляла Асю показать себя хорошо воспитанной девочкой.

— Дурочка, тогда тебя надолго пригреют под теплым крылышком… — Наивная Лапша повторила полюбившуюся ей фразу. — И ты свободно вздохнешь, вернешься к нормальной жизни.

28. Через решетку

В тихой заводи здравницы время ползло нестерпимо медленно — от еды к еде, от молитвы к молитве.

В те минуты, когда Асе удавалось прильнуть к оконному стеклу, так крепко прильнуть, что сплющивались нос и подбородок, она с жадностью всматривалась в улицу, дополняя воображением подмеченную сценку, провожая тоскующим взглядом и одиночку прохожего и редкий трамвай, обвешанный пассажирами. Что, кроме этого окна, кроме пролегающего за окном кусочка улицы, связывало ее теперь с мчащейся, манящей жизнью?

Заходила на прошлой неделе тетя Анюта, снова просила быть хорошей. Других посетителей, как она сказала, Асе ждать нечего. Еще в тот вечер, когда Ася осталась в здравнице, в особнячок Алмазовых явились Варя и Татьяна Филипповна, и там им было разъяснено, что Ася устроена наилучшим образом.

И все-таки Асе казалось странным, что никто о ней больше не вспоминает, ни одна душа. А она? Ловит минуты, чтобы подбежать к окну, взглянуть на калитку в надежде, что кто-нибудь покажется, кто-нибудь из ее прошлого, еще такого близкого, но уже словно отрезанного, оставшегося за чертой вот этой чернеющей среди зелени железной решетчатой ограды. Однако никто не показывался…

Ася жила как во сне. Ведь если взглянуть на свою теперешнюю странную жизнь глазами прежних товарищей — не только Феди и Кати, но и глазами любого детдомовца, — и впрямь покажется: видишь сон… Непонятный сон, нехороший. Даже выдумщица Сил Моих Нету никогда не видела таких снов…

Сегодня, в первое воскресенье июля, когда все обитатели здравницы, кроме занятых по хозяйству, отстояв обедню, вернулись из церкви, где служил тот самый батюшка, который любил кренделя, пахнущие ванилью, девочки оказались предоставленными самим себе. Не сразу, а после обеда, после положенного по расписанию отдыха.

Наверху собрались гости: неизменный батюшка, таинственная старуха, всегда приходившая к Казаченковым с большой закрытой корзиной, и другие «очень приличные господа», как несколько раз повторила запарившаяся тетя Груша, на обязанности которой лежало обеспечить в ближайшие часы тишину в бельэтаже.

Тетя Груша предпочла выставить девочек в сад; одной Асе удалось выпросить разрешение остаться в спальне, посидеть у окна. Другим бы она ни за что не позволила: оставишь девчонку без присмотра в комнате, того и гляди, что-нибудь испортит. Но Ася Овчинникова как-никак племянница Алмазовых. Тетя Груша поправила свой накрахмаленный чепец и буркнула:

— А пес с тобой… Сиди.

Взобравшись на подоконник, Ася могла видеть, как тетя Груша, проверив запор калитки, понесла в дом большой фигурный ключ. Стало быть, гости в сборе. Теперь старуха пойдет в сад позади дома, вдалеке от улицы, и будет наблюдать за сиротками, которые могут поломать кусты. Ася свободна до ужина. Она не сдвинется с места, не покинет свой излюбленный пост.

Сверху голоса почти не доносятся, там, даже за званым столом, предпочитают говорить шепотом: нынче все буржуи должны притихнуть. Ася, возвращаясь из церкви, вычитала кое-что из листовок, расклеенных по угловому забору. Вычитала и запомнила:

ОЧИСТИТЬ МОСКВУ ОТ СПЕКУЛЯНТОВ!

НЕТРУДОВЫЕ ЭЛЕМЕНТЫ ИЗ МОСКВЫ — ВОН!

Еще в листовках было страшное слово — ВЧК. Хотя Казаченковым-то оно не страшно: у них здравница, они трудовые.

Они даже добрые. За них злобствует Василиса Антоновна. Пусть она постоянно улыбается, так что рот у нее вечно похож на скобку, пусть не говорит, а поет. Все равно злюка. Асе часто кажется, что сестры Казаченковы, эти добрые дамы, для того и держат возле себя такую ведьму, чтобы самим оставаться хорошими.

Вчера во время чая одна из сироток, до того костлявая, что все ее зовут Спица, притащила из кухни кувшин кипятку и поставила его на буфет без подставки. На дорогом дереве остался круглый след. Это нехорошо, нехозяйственно, но Спице жгло руки, и она забылась. Прося прощения, она все повторяла:

— Я забылась.