Ася находит семью

При этом событии, кроме Ксении, присутствовал Андрей Альбертович, — он, как бывший латинист, взялся принять иностранцев. Вообще-то он старательный и Татьяна Филипповна даже называет его энтузиастом, но сегодня он никакой не энтузиаст. О себе позаботился, о других нет. Свои длинные космы догадался пригладить, чистый сюртук надеть догадался, а вот выдумать хоть на каком-нибудь иностранном языке, что девочки просто переезжают в другой дортуар, не хватило смекалки. Отскочил к стене, словно это в него попали подушкой.

Правда, и Ксения растерялась не меньше, а Катя с Асей тем более.

Вот и лежат теперь на «дежурной» койке, слушают краем уха, как разливается хор, лишившийся двух голосов (сопрано и альта!). Не велено им показываться на глаза? Не покажутся. Вместо ужина поделили между собой предназначенную Люсе картофельную ватрушку. К ее поганым коржикам, которые Ксения, не разобравшись, тоже сунула в дежурку, не притронулись и не притронутся, даже если придется умирать голоду.

Вечер в зале, как видно, кончается — уже поют «Интернационал». Если иностранные гости еще не покинули детский дом, они тоже поют вместе с ребятами.

— Катя, — спрашивает Ася. — Ты совсем, совсем веришь в Коммуну? В будущую Коммуну?

— Ну, знаешь…

— Такие, как Люська, будут при коммунизме?

— С ума сошла!

Ася, обретя наконец покой, уснула. Теперь не спит Катя. Размышляет о том, какими будут люди при коммунизме.

21. Сквозь «сито прошлого»

О грядущем, о коммунизме в доме имени Карла и Розы говорили и думали много. Правда, все по-разному.

Сил Моих Нету уверяла, что кто-кто, а уж она отдохнет при коммунизме. Если приведется дожить.

Сережа Филимончиков-старший — тот, кто с помощью своих братьев смастерил на чердаке сигнализацию для связи с Марсом и имел немало неприятностей из-за разбитого по этой причине окошка, — написал поэму «Распрямим орбиты», имея в виду орбиты небесных тел. Поэму, как определила Ксения, с размахом.

Туся и Дуся Зайцевы твердили одно: коммунизм — это когда не воюют и не убивают. Ксения сказала, что это верно, но в перспективе.

Панька Длинный жил мечтой «шамать сколько влезет». Ксения признавала, что в перспективе так и будет, но Паньку не уважала.

Она уважала Федю. Этот все знал про коммунизм и хотел немедленно стать коммунистом. И только возраст мешал ему и другим подходящим ребятам вступить в ряды коммунистической молодежи.

Ася пока никуда не собиралась вступать, но и у нее имелись свои мысли про коммунизм, мысли, изложенные в стихах, про которые даже Катя Аристова ведать не ведала, — даже Катя! Ася считала, человек все может перенести, но не насмешку над своими стихами, особенно если он убежден: стихи правильные — с размахом и перспективой.

Однажды к концу мая, когда в Анненском парке вовсю пахло черемухой и как заведенные гудели басовитые, пушистые шмели, старшие детдомовцы собрались возле заднего крыльца, дожидаясь учительницу ботаники. Неожиданно послышался голос Ксении:

— Все на месте?

Она стояла в дверях, раскрасневшаяся, в пестром летнем платьице, расставленном в швах где только можно, удлиненном полоской серого ластика. Не настолько она еще взрослая, чтобы совсем не подрасти за зиму!

— Урок срывается! — почему-то радостным тоном сообщила Ксения. — Наркомпрос вызвал ботаничку на огородные курсы. Будет знаете что?

Выяснилось, что будет беседа на вольном воздухе! Правда, было сказано «беседа у очага», но это так, по привычке. Денек был ясным и теплым, полянку облюбовали на солнцепеке. Ребята радостно повалились в сочную, душистую траву.

Повалилась и Ася и потребовала:

— Давайте начинать!

Она теперь полюбила беседы, она теперь все чаще задает вопросы и даже однажды высказалась. Ведь больше некому удерживать ее за руку. Люси нет и не будет!

Когда Ася в тот памятный вечер забила тревогу из-за коржиков, утаенных от коммуны, она вовсе не думала мстить Люсе, как та потом уверяла, не думала хитростью выжить ее. Просто Ася, а затем и Катя до того разволновались, словно в те минуты решалась судьба всего детского дома.

Ася не предполагала, что ребята совсем выставят Липучку вон, не думала, что будут такие гневные речи. Про темное прошлое и про все, что мешает светлому будущему; про Люську и вообще про врагов революции. Люське припомнили все: и ее саботаж, и ее тлетворное влияние на массы. Как только комиссия доложила, что артистка Бородкина вовсе не так нуждается, что она в квартире имеет будуар (шикарная буржуйская комната) и, вполне возможно, белые коржики грызет даже по будням, собрание захотело немедленно голосовать. Вава Поплавская — уж на что сама из институток — сразу вывела в протоколе: «Исключить Людмилу Бородкину из дома имени Карла и Розы навсегда». Федя Аршинов по праву председателя «навсегда» подчеркнул изо всей силы.

Терпко пахнет нагретая солнцем трава. В нежно-зеленых ветвях деревьев заливаются зяблики. Но Ксении не до зябликов, она спрашивает:

— Вы знаете, ребята, что с Петроградом?