Асканио

Несчастная Руперта вздрогнула и зажмурилась от страха; она уже хотела крикнуть или постучать, но вовремя вспомнила, что как раз перед ее окном стоит гигантская статуя Марса. Тогда она решилась открыть глаза и, взглянув еще раз на мнимое привидение, узнала изваяние бога войны. Мгновенно успокоившись, Руперта приняла твердое решение как можно скорее уснуть.

Однако сон, это сокровище бедняков, которому часто завидуют богачи, не подчиняется человеческой воле. По вечерам, когда господь бог выпускает это капризное дитя из небесных врат на землю, оно спешит, куда ему вздумается, не обращая внимания на страстные мольбы и врываясь именно туда, где его совсем не ждут. Сколько Руперта ни призывала сон, он долго к ней не являлся! Наконец, уже около полуночи, усталость взяла свое; и без того неясные мысли Руперты начали путаться и, нарушив связующую их тонкую нить, рассыпались, как зерна, порванных четок. Сознание достойной домоправительницы затуманилось, только ее встревоженное сердце продолжало усиленно биться; потом и оно успокоилось. Все уснуло, лишь трепетно горел фителек светильника.

Но, как известно, все на земле имеет конец; кончилось и масло в светильнике; случилось это часа через два после того, как Руперта уснула сном праведных. В светильнике вышло все горючее, он стал меркнуть, мигать, потом вспыхнул ярким пламенем и погас.

В эту самую минуту Руперте снился страшный сон. Ей чудилось, будто она возвращается поздно вечером от госпожи Перрины и за ней гонится угрюмый монах. Но, к счастью, у Руперты, вопреки тому, что обычно бывает во сне, оказались ноги пятнадцатилетней девочки, и, хотя угрюмый монах не ступал, а, казалось, скользил по земле, он догнал домоправительницу только у ворот замка, которые захлопнулись перед самым его носом. Руперта слышала, как монах жалобно стонет и стучится в ворота, но, разумеется, отнюдь не собиралась ему открывать; она взяла лампу, взбежала по лестнице, перепрыгивая сразу через две ступеньки, влетела к себе в комнату, легла в постель и потушила свет.

И вот, едва свет погас, Руперта увидела за окном голову угрюмого монаха. Вскарабкавшись, словно ящерица, по стене, он пытался пробраться в комнату. Руперта слышала скрежет его когтей по стеклу.

Ну можно ли было, видя такой сон, спать по-прежнему? Конечно, нет, и Руперта проснулась; она была вся в холодном поту; волосы на голове стояли дыбом; ее испуганный, блуждающий взгляд невольно устремился на окно, и тут она испустила пронзительный вопль, ибо увидела страшное зрелище: огромная голова Марса светилась, а изо рта, носа, ушей и глаз вырывалось пламя.

Сперва Руперта подумала, что это сон. Желая убедиться в обратном, она до крови ущипнула себя за руку; потом перекрестилась, трижды прочла «Отче наш» и дважды «Богородицу», но страшное видение не исчезло. Собравшись с силами, Руперта взяла метлу и принялась что было сил дубасить ручкой в потолок, надеясь разбудить здоровенного немца, комната которого находилась как раз над нею; но сколько она ни стучала, Герман не подавал признаков жизни.

Тогда Руперта начала стучать в пол, чтобы разбудить Паголо, спальня которого была под ее комнатой. Но, увы, Паголо оказался столь же глух к ее зову, как и Герман; Руперта могла стучать сколько душе угодно: никто не отзывался.

Тогда она подумала о своем третьем соседе, Асканио, и постучала в стену. Но и здесь ее ждала неудача. Видно, все три подмастерья куда-то ушли. У домоправительницы мелькнула мысль: уж не унес ли их угрюмый монах, но от этой мысли ей не полегчало; наоборот, ее охватил еще больший ужас. Убедившись наконец, что никто не придет к ней на помощь, Руперта забралась с головой под одеяло и стала ждать.

Прождав час-полтора, а быть может, и два и не слыша ни малейшего шороха, она приободрилась, приподняла краешек одеяла и одним глазком взглянула в окно: голова Марса уже не извергала пламени, все вновь погрузилось во мрак.

Но как ни успокоительно действовали мрак и тишина, бедной женщине не спалось. Руперта лежала, напрягая слух, и широко открытыми глазами вглядывалась в темноту, пока первые лучи восходящего солнца не возвестили, что пора привидений миновала.

Таков был рассказ Руперты, и, надо сказать к ее чести, он имел еще больший успех, чем вчерашний. Особенно сильное впечатление он произвел на Германа, на госпожу Перрину, на Паголо и Скоццоне. Мужчины клялись, будто ничего не слышали, но так смущенно и такими неуверенными голосами, что Жак Обри громко расхохотался. А госпожа Перрина и Скоццоне слушали молча, затаив дыхание. Они то краснели, то бледнели, и не будь так темно, человеку, наблюдавшему со стороны это отражение душевной борьбы, могло показаться, что обе женщины или скончаются от апоплексического удара, или умрут от малокровия.

– Значит, вы уверены, госпожа Перрина, что видели угрюмого монаха в парке Большого Нельского замка? – спросила Скоццоне, опомнившаяся прежде всех.

– Я видела его так же ясно, как сейчас вижу вас, милочка.

– А вы, госпожа Руперта, видели, что у Марса светилась голова?