Аскетизм по православно-христианскому учению. Том Ι. Книга вторая: Опыт систематического раскрытия вопроса

Очевидно, что наиболее выдающейся, специфической чертой названного аффективного состояния является не только стремление устранить противника с пути, – если это возможно, уничтожить его, – но вместе с тем и унизить его, оскорбить так или иначе, словом или действием, вообще тем или другим способом враждебно ответить обидчику [1285] дать ему почувствовать горечь своей обиды, – словом, отомстить ему.

В аскетической письменности стремление отомстить обидчику рельефно выдвигается в качестве именно основной, существенной, характерной черты аффекта «гнева» [1286].

Вдохновляясь и поддерживаясь ненавистью (μῖσος) [1287] стремясь по самому своему существу к внешнему обнаружению [1288] – в соответствующих словах, действиях и поступках, с неизменно присущим ему характером бурной, неудержимой стремительности

 [1289], гнев по своим тенденциям и последствиям оказывается явлением разрушительным [1290].

Такой характер внешнего проявления гнева, конечно, вполне соответствует и его внутреннему свойству, как психологического феномена. И действительно, в этом отношении он может быть назван, употребляя образное выражение св. Василия В, «внутреннею бурею смятенного Духа» (ἡ ἔνδοθεν ζάλη κλονουμὲνου τοῦ πνεύματος) [1291]. «Гнев» является бурным, стремительным, легко возбудимым возмущением помыслов [1292], всякий раз, при своем возникновении, колебля душевную устойчивость, нарушая психическое равновесие, внося в духовную жизнь беспорядочность [1293], полную расшатанность, неупорядоченную стихийность. В этом отношении страсти гнева должна быть отдана печальная пальма первенства, по сравнению с другими страстями [1294]

. Едкий «дым» этой страсти помрачает, ослепляет ум, так что он теряет всякую рассудительность [1295] и лишается ведения (γνῶσις) [1296]. С этой точки зрения не будет казаться гиперболическим определением страсти «гнева», как «кратковременного бешенства» (μανία ὀλιγοχρόνιος) [1297].

В религиозно–нравственном отношении свидетельствуя о недостатке в человеке, подверженном страсти гнева, любви к Богу и ближнему [1298], названный аффект самым фактом своего господства в душе исключает действительность и возможность присутствия в ней, в частности, также терпения (μακροθυμία) [1299], кротости (τραότης) [1300], смиренномудрия (ταπεινοφροσύνη) [1301]

, милосердия (ἔλεος) [1302] и под. истинно–христианских добродетелей и не позволяет совершать молитвенного подвига [1303].

Источник возникновения и развития этой страсти с нравственно–психологической точки зрения заключается в извращении направления той силы и способности человека, которая в патристической письменности обычно называется ὁ θυμὸς, τὸ θυμοειδές, – в потере разумной волей власти над нею, в беспорядочно стихийном способе её действования. По святоотеческому воззрению, имеющему свою почву в общих психологических понятиях того времени, психологическая основа гнева заключается именно в названной способности, необходимо присущей также и нормальной богоподобной природе человека [1304].

Вместе с другими двумя коренными способностями человека, – разумом и волею, его способность, называемая ὁ θυμὸς, т. е. сила – эмоциональная, сердечная [1305], является, по своему существу и первоначальному нормативному предназначению, несомненно «даром Божиим» [1306]

, который человек может – и должен – употреблять во благо, на добро (εἰς καλόν) [1307]. И в частности, роль, которую играет в религиозно–нравственной жизни человека θυμὸς, понимаемый именно в указанном смысле, – в высшей степени важная, существенная, ничем другим незаменимая, – он является необходимым «помощником», в высшей степени полезным «союзником» разума в деле осуществления человеком его высшего, специфически–человеческого, богоподобного предназначения [1308] [1309].

Только благодаря присутствию в человеке названной силы, человек не только ясно понимает и теоретически проникновенно созерцает различие добра и зла (в этом проявляется деятельность его высшей способности, называемой νοῦς), но – вместе с тем – и живо, непосредственно его чувствует, переживая и обнаруживая при этом несокрушимое, вдохновенное рвение к добру [1310] и пламенную ненависть, отвращение ко злу [1311]. Именно она–то сообщает душе ту напряженность энергии, тот неослабный подъем духовной силы, которые обеспечивают религиозно–нравственной жизни непрерывность возрастания в добродетели [1312], стойкость, твердость и мужество в борьбе со злом [1313] хотя бы это зло коренилось в глубине природы самого же человека и, таким образом, приходилось вести брань внутреннюю [1314].