Аскольдова невеста

Дивляна содрогнулась от неожиданности и вцепилась в дверной косяк. Теперь она на себе ощутила то, что так пугало людей — этот голос, хоть и исходил из уст человека, никак не мог принадлежать ему. Это был крик неведомого духа — озлобленного и голодного, и от него мороз продирал по коже.

— Мать Макошь! Днем уже голос подают, проклятущие! — Обе женщины всплеснули руками и рванулись к дверям.

Но Ольгимонт не гнался за ними — только дернулся и застонал сквозь зубы.

— Пусть кто-то один останется, — велела Дивляна, не отрывая глаз от лежащего, — и позовите мужчин.

— Я позову. — Милоумиха кивнула и торопливо поднялась по ступенькам. — Сейчас…

Выйдя из избы, Дивляна сразу наткнулась на Белотура — он искал ее. Она хотела рассказать ему про Ольгимонта, но он уже обо всем знал. Еще утром обе дружины, разумеется, обнаружили друг друга и Белотур успел переговорить с Сушиной. Зная, что здесь происходит, он считал нужным как можно скорее уехать, пока чужие дикие духи не прицепились к Аскольдовой невесте и ее спутникам.

— Сама знаешь — к тебе сейчас любая пакость прилипнет! — говорил он, когда Милоумиха вела их к избе, где еще недавно жила в одиночестве бабка Кручиниха. — Тебе и людей-то чужих лучше не видеть, а здесь игрецы! Да еще буйные, голодные! Поедем отсюда, а то не вышло бы какого зла!

— И что мы скажем князю Громолюду? — Дивляна посмотрела на него. — Что видели его сына и наследника и оставили его игрецам на растерзание? Другом нам он после этого будет? Или нам его дружба не нужна? Или нам через его земли не ехать, или гостям торговым нашим через верхний Днепр не ездить? Зачем тогда… это все?

Она слегка развела руками, под «этим всем» имея в виду свое обручение с князем Аскольдом, расставание с домом и родичами, поездку в чужую землю, разлуку с Вольгой… Она решилась на эти жертвы ради того, чтобы между Волховом и средним Днепром был налажен торговый путь, выгодный всем племенам. Но для этого нужно, чтобы мир был на всем его протяжении, а миновать верхний Днепр, важнейший узел этого пути, никак не получится.

— Так-то оно так… — Белотур снял шапку, запустил руку в густые светлые волосы и поерошил, будто разгоняя мысли. — Но ты — невеста, тебе под паволокой надо сидеть…

— Я — Огнедева.

— Ты не обязана Громше помогать! У него жена есть, сама колдунья, а князь Ольгимонт — ее сын.

— Зато если я ему помогу, князь Громша будет обязан мне… А что ты говоришь, де я не должна… Нет, мой деверь дорогой! — Дивляна уверенно взглянула ему в глаза. Для этого ей приходилось сильно задирать голову, но она вдруг преисполнилась уверенностью в своей правоте и не робела. — Я — Огнедева. И как солнце равно всем светит и греет, так и я должна всем помогать, кому сумею. Кому сила дана, тому дана и обязанность. Солнце не может выбирать, кому светить, и я не могу мимо беды пройти — иначе Огнедева покинет меня. И кого ты брату привезешь тогда?

— Самую красивую девушку, что по земле под солнцем ходит, — тихо ответил Белотур, и по глазам его было видно, что ему бы и этого было достаточно.

— Красивых дев и у вас там хватает. — Дивляна смутилась и отвела взгляд. — А за тридевять земель только за чудесной невестой ездят, ведь так?

— Да уж, заехали мы в кощуну — и не заметили как… — Белотур согласно вздохнул и вслед за Дивляной пошел к двери в бабкину избу, где их уже ждала на пороге Милоумиха.

В избе было очень чисто, все тщательно прибрано — женщины постарались, когда хозяйка навсегда покинула земное жилье. Ровным рядом выстроились вокруг печи разноцветные горшки и миски — с бабкой на краду отправились всего один или два, — стояла прялка, разобранный ткацкий стан в углу, ларь с пожитками и другой — с травами. Пучки трав висели везде на балках — сохли те, что были собраны этим летом на Купалу. В избе стоял густой травяной запах, от которого першило в горле. На столе, покрытом скатертью с погребальными узорами, были выставлены поминальная каша и кисель в горшках, блины в миске — все засохшее.

— Вот оно, все ее богатство. — Милоумиха, видно, неуютно себя чувствовавшая здесь, неуверенно развела руками. При этом она невольно озиралась, словно ждала увидеть где-нибудь на лавке или у печи призрак бабки. И понятно — та умерла слишком недавно, чтобы уйти окончательно. — Вот здесь сряды ее — бабка богатая у нас была, одних понев семь наткала себе. А вот здесь травы ее, ну и это все… Смотри, что тебе надо. Если что варить будешь — здесь и вари, не надо в жилое носить… как бы чего не вышло…

— Спасибо, я разберусь.