Аспазия

Когда путешественники приблизились к ним, у обоих выпали флейты из рук, и все пастухи были видимо поражены странным появлением незнакомцев, но когда Перикл дружескими словами просил их продолжать состязание и сказал, что он и его супруга — афиняне, застигнутые по дороге сильной грозой, то оба пастуха с величайшим усердием продолжали свое состязание и просили афинянина и его супругу быть судьями.

Перикл и Аспазия были в восторге от музыки. Они были изумлены, что среди таких грубых, неразвитых людей, какими были эти аркадские пастухи, искусство музыки могло достигнуть такого развития.

Аспазия спросила пастухов, не желают ли они начать состязание в танцах, тогда ей указали на одного молодого, стройного мальчика, который по просьбе Перикла выступил вперед и начал танцевать местный танец.

— Не можешь ли ты протанцевать что-нибудь вдвоем? — спросила Аспазия мальчика.

— Если бы Кора захотела, — сказал он почти печальным тоном, глядя вдаль задумчивым взглядом.

— Кора! — вскричал другой пастух. — Глупец! Что такое ты говоришь о Коре? Кора не хочет тебя знать.

Мальчик вздохнул и отошел в сторону.

Идя далее, Перикл и Аспазия дошли до небольшой лесной лужайки. Здесь они нашли Кору сидящей среди своего стада, самые младшие члены которого лежали вокруг нее, некоторые даже положив ей голову на колени. Сама же Кора сидела опустив голову, совершенно погруженная в рассматривание черепахи, лежавшей тоже у нее на коленях и глядевшей на девушку своими красивыми и умными глазами.

— Где ты нашла это животное? — спросил Перикл, подошедший вместе с Аспазией.

Девушка была до такой степени погружена в свое мечтательное созерцание, что заметила чужестранцев только когда они уже стояли перед ней.

Она подняла голову и поглядела на подошедших своими большими, круглыми детскими глазами.

— Эти животные приходят ко мне сами из леса, в особенности вот эта приходит каждый день и так мало боится меня, что когда я беру ее на руки, она, вместо того, чтобы прятать голову, еще более вытягивает шею и понятливо глядит на меня своими светлыми глазами. Старый Баубо говорит, что часто сам Пан принимает образ черепахи. Я думаю, — тихо прибавила девушка, — что в этой также скрывается что-то таинственное, потому что с тех пор как она стала каждый день приходить ко мне из леса и оставаться с моими овцами, стадо начало удивительно увеличиваться.

Раз начав рассказывать, аркадская девушка охотно отвечала на вопросы Аспазии — приятно было слышать от нее серьезные рассказы о боге лесов и пастухов Пане, о том, как странно звучит его флейта в горах, как он бывает то милостив, то лукав.

Она рассказывала также о козлоногих, бродящих по лесу сатирах, которые преследуют не только нимф, но и пастушек, и как один из них являлся даже и ей, и она спаслась только бросив в него головней из костра; о нимфах, которые как сатиры прячутся в лесах и часто при лунном свете встречаются людям, что приносит несчастье, так как кто видел нимфу в лесу, тот сходит с ума и никогда не поправляется.

Голова девушки была полна чудными преданиями и рассказами ее аркадской родины. Она говорила об ужасных оврагах, о проклятых богами озерах в лесу, в воде которых не водится никаких рыб, о пещерах, в которых собираются злые духи, о замечательных святилищах Пана на одиноких, мрачных, горных вершинах. И чем ужаснее был рассказ девушки, тем шире раскрывались ее детские, испуганные глаза.

— В Стимфалосе, — сказала она, — висят под крышей храма мертвые стимфалийские птицы, убитые героем Гераклом. Мой отец сам видел их, а за храмом стоят мраморные статуи девушек с птичьими ногами. Эти стимфалийские птицы были величиной с журавлей и при жизни бросались на людей, разбивали им головы клювами и ели мозг. Их клювы были так сильны, что они могли пробивать ими бронзу.

Рассказав о проклятых богами озерах в глубине леса, в которых не могли жить никакие рыбы и даже случайно пролетавшие над ними птицы падали мертвыми, она стала говорить об ужасных водах Стикса, протекающих под горами Аркадии, об охотах аркадийцев.

Но тут ее глаза потеряли испуганное, детское выражение, в них засветилась мужественная душа. Она рассказывала, как пастухи, если какой-нибудь дикий зверь появлялся вблизи скотного двора, нападали на него, как разводили они большие костры, как по ночам далеко раздается вой диких зверей, как все бросаются преследовать их по следам, или же выслеживают их логовища и затем кидаются на них целой толпой.

Перикл и Аспазия были изумлены выражением мужества, сверкавшего во взгляде рассказчицы, казалось забывшей суеверия своей родины при рассказах о мужестве ее сынов.

— Мне кажется, что ты сама с удовольствием приняла бы участие в таких охотах, — сказал Аспазия.

— О, с большим удовольствием! — вскричала девушка. — Кроме злого сатира я уже два раза прогоняла горячей головней волка, хотевшего приблизиться к моему стаду.