Аспазия

— Каким праздником, — говорил он, — было бы это происшествие для нашего мудреца и искателя истины, который теперь не успокоится, пока не исследует этого замечательного случая. Он сам — нечто вроде лунатика, лунатика философии, который закрывает глаза, чтобы лучше думать и таким образом попадает на недосягаемые вершины. Только у него нет никакой Коры, которая могла бы своей мягкой рукой спасти его от пропастей мысли. Я пойду к нему и опишу эту сцену, хотя посещать Сократа в его доме опасно, так как юная Ксантиппа всегда боится, что я испорчу ее мужа и постоянно глядит на меня неблагосклонным взглядом. Когда я посетил новобрачных с несколькими друзьями, мы привели ее в сильное замешательство. Она рассыпалась в жалобах и восклицаниях, что не в состоянии достойно принять таких знатных людей, как мы. «Оставь, сказал ей Сократ, — если они хорошие люди, то будут довольны, если же дурные, то не будем о них заботиться». Но этими словами он только озлобил Ксантиппу. Я сразу заметил, что она глава в доме. Тогда я для забавы стал вести с ее мужем свободные речи. С тех пор она питает ко мне устойчивую ненависть. Когда я недавно послал ее мужу угощение в дом, то она в гневе зашла так далеко, что выбросила все присланное из корзины на землю и растоптала ногами. А Сократ? Он только сказал: «Зачем ты это сделала? Если бы ты не растоптала присланного ногами, то мы могли бы все это съесть». О горе! Мне кажется в Афинах мудрейшие мужи не умеют больше обращаться с женами.

— Клянусь моим Демоном, — продолжал Алкивиад, осушив кубок, — мир близится к разрушению: Делос расшатан, Теодота сошла с ума, мудрецами управляет женщина, я сам собираюсь жениться на дочери Гиппоникоса, лунатики расхаживают по крышам, Пелопонес вооружен, на Лемносе и на Эгине чума…

— Не забывай солнечного затмения, — вмешался Демос. — Не мешает также припомнить, что в доме Гиппоникоса появилось приведение.

— Это правда? — спросили все присутствующие Каллиаса, сына Гиппоникоса.

— Да, это правда, — ответил он и рассказал, что действительно, в доме его отца появилось приведение, что Гиппоникос побледнел и похудел, что ему не идут в горло вкусные кушанья, что ночью как будто целая гора ложиться на него…

— Итак, — вскричал Алкивиад, — прибавим солнечное затмение и приведения в доме старых кутил! Пусть мир убирается к черту, если все будет в нем так мрачно! Еще раз повторяю, друзья, вперед! Будем бороться против мрачного, которое грозит овладеть всем миром!

— Разве мы нуждаемся в таких воззваниях! — вскричал юный Каллиас. Клянусь Гераклом, мы устроили ныне праздники, как никогда. Кажется, мы вели себя так, как можно было ожидать от веселых итифалийцев. Разве вся афинская молодежь не стоит за нас? Разве были в Афинах когда-нибудь более веселые праздники Диониса? Видели ли вы когда-нибудь, чтобы народ так веселился? Разве вино не течет потоками? Разве когда-нибудь в толпе бывало больше юных девушек? Разве бывало когда-нибудь в Афинах такое множество жриц веселья? Что ты говоришь о мрачных временах, Алкивиад, напротив, ныне веселые времена. Мир стремится к веселью, а не от него, как ты утверждаешь и, что бы ему ни угрожало, мы будем веселиться.

— Да здравствует веселье! — вскричали все.

Зазвенели кубки.

— Каллиас, друг мой, дай мне обнять тебя! — вскричал Алкивиад, целуя друга, — так хотел бы я, чтобы ты всегда так говорил. Да здравствует веселье! А для того, чтобы оно вечно жило и увеличивалось, итифалийцы должны соединиться со школой Аспазии — на нас и на этой школе, как на твердом основании, может покоиться веселье. Не сердись на Алкивиада, Зимайта, и ты Празина, и ты Дроза. Улыбнись снова, Зимайта, сегодня ты прекраснее, чем когда-либо. Клянусь Зевсом, за одну улыбку твоих прелестных уст, я готов потерять тысячу драхм моего пари и заставить еще немного подождать дочку Гиппоникоса!

Тогда все обратились к Зимайте, упрашивая ее помириться с Алкивиадом. Сама Аспазия вмешалась в дело.

— Не сердись более на Алкивиада, — сказала она. — Утверждая, что школа Аспазии должна быть в дружбе с его итифалийцами, он может быть прав, но только в том случае, если разнузданность итифалийцев будет сдерживаться в границах женскими руками. Мы должны принять в свою школу этого итифалийца, чтобы научить его истинному прекрасному равновесию, чтобы не дать погибнуть веселому царству радости среди мрачного и грубого.

— Мы отдаемся тебе! — вскричал Алкивиад. — И выбираем Зимайту царицей в царстве радости.

— Да, да, — раздалось со всех сторон, — итифалийцы не имеют ничего против того, чтобы их сдерживали такие прелестные ручки.

Среди веселого смеха была избрана Зимайта царицей радости и веселья. Для нее устроили прелестный, украшенный цветами трон, накинули на нее пурпурный плащ, надели на голову золотую диадему и обвили гирляндами роз и фиалок. Сияя прелестью молодости и красоты, она казалась настоящей царицей, даже взгляд Аспазии с восхищением остановился на ней.

— Настоящее — твое, Аспазия, — вскричал Алкивиад, — тебе же, Зимайта, принадлежит будущее.