Аспазия

— Тяжело, — начал Перикл после непродолжительного молчания, — тяжело возвращаться в свет из этого спокойствия и тишины и почти также тяжело возвращаться, хотя бы мысленно, к этому свету и его делам. А между тем, Аспазия, цель нашего сегодняшнего путешествия была бы достигнута только наполовину, если бы мы не вспомнили о людях и вещах, от которых бежали сюда. Мы должны прежде всего заняться ими, так как не только ты должна сообщить мне многое о событиях последних дней, но и сам я должен объяснить тебе многое, что, может быть, покажется тебе загадочным. Прежде всего, поговорим о несчастных птицах, не о тех, которые поют и услаждают наш слух здесь своим пением, а о проклятых павлинах Пирилампа, которые со вчерашнего дня сделались мне отвратительны по милости измены Гиппоникоса. Одна из этих птиц предназначавшихся тебе в подарок, была принесена в мой дом и попала в руки Телезиппы.

— И что постигло ее там? — спросила Аспазия.

— О, не спрашивай меня о ее судьбе! — смеясь вскричал Перикл. Представь себе человека, которому, как говорится в предании, подали угощение из его собственных детей — я могу вполне представить себе его изумление и ужас только с тех пор, когда я увидал, хотя не столь ужасную, но все-таки неприятную картину зажаренной прекрасной птицы, которая, как я предполагал в ту минуту, радует своим видом прелестную Аспазию, которая видит в ней Аргуса, присланного возлюбленным, чтобы вместо него наблюдать за ней своей сотней любящих глаз. Можешь себе представить, что я почувствовал, увидав эту птицу перед собой, мертвой и изжаренной, на моей тарелке!

Софокл рассмеялся, услышав этот рассказ.

— Ты согрешил, — сказал он, — заставив эту птицу, посвященную богине Гере, служить ее сопернице, златокудрой Афродите.

— О, Перикл! — возразила Аспазия, — гнев богов в этот день разразился над моей головой гораздо сильнее, чем над тобой и над твоим павлином. Знай, что я в это самое утро пришла в твой дом переодетой и, так же как и павлин, попала в руки Телезиппы, и, если не была убита, как птица, то встретила не менее жестокий прием. Клянусь богами, Телезиппа желала, не более не менее, чтобы у меня было сто глаз, как у Аргуса, которые все она могла бы выцарапать. У твоей супруги была в это время пожилая смешная женщина по имени Эльпиника. Эта матрона воспылала неожиданной любовью к юному игроку на цитре и пришла в неописуемый ужас, открыв, что он женщина. Я была покрыта всевозможной позорной бранью и выгнана из дома этими двумя гарпиями. «Я хозяйка этого дома! — кричала Телезиппа. — Ты презренная развратница! Я приказываю тебе идти вон!» Затем она прибавила, что твое сердце ей не нужно, но она сохранит свое место у домашнего очага. Я охотно отдаю ей твой очаг, о Перикл, но дашь ли ты женщине, занимающей место у твоего домашнего очага, право нападать с бранью и дикими угрозами на женщину, которая обладает твоим сердцем?

— Что же могу я сделать? — возразил Перикл. — Невелики права афинских женщин, но мы должны уважать и те немногие, которые они имеют. Их царство кончается на пороге их дома…

— Итак, как кажется, — сказала Аспазия, — вы, афиняне, не господа у себя в доме, а только вне дома. Как это странно! Вы делаете женщину рабой и затем объявляете себя рабами этих рабынь.

— Таков брак! — сказал, пожимая плечами, Перикл.

— Если, действительно, таков брак, — возразила Аспазия, — то может быть было бы лучше, если бы на земле совсем не было брака.

— Подруга сердца выбирается по любви, — сказал Перикл, — но супруга и хозяйка дома всегда будет женой по закону…

— По закону? — возразила Аспазия. — Я всегда думала, что только материнство делает любимую женщину супругой, и что брак, так сказать, начинается только тогда, когда появляется ребенок.

— Только не по афинским законам, — возразил Перикл.

— В таком случае измените ваши законы, — вскричала Аспазия, — так как они никуда не годятся!

— Любимец богов, Софокл, — сказал Перикл, — помоги мне вразумить эту негодующую красавицу, чтобы она не разорвала своими маленькими белыми ручками все наши государственные законы!

— Я не могу поверить, — возразил поэт, — чтобы Аспазия могла потерять благоразумие. Я уверен, что она никогда не забудет, что, предпринимая борьбу против чего бы то ни было, мы прежде всего должны оценить свои силы.

— Довольно, — смеясь, перебила Аспазия поэта, — а то мы можем отклониться от наших мелких вопросов, с которых начался наш разговор. Но если возможно применить в частности то, что сказано вообще, то я думаю Софокл, ты хотел сказать, что в Афинах чужестранки не должны бороться против законов, которые лишают их прав…

— Нашему другу, — заметил Перикл, указывая на Софокла, — легко судить о мужьях и устанавливать мудрые правила поведения, а также легко следовать им, так как его жизнь катится без происшествий. Никакая Телезиппа не угрожает его Аспазии.