Аспазия

Все гости встретили речь Гиппократа единодушным одобрением.

— Мудрый врач, — сказал Кратинос, — ты совершенно успокоил меня, если бы я был симпозиархом вместо прекрасной чужестранки, для которой, конечно, более дорога Афродита, чем Вакх, то я сейчас же приказал бы выпить вдвойне в честь мудрейшего из всех врачей, Гиппократа.

— Фракс! — крикнула Аспазия, обращаясь к стоявшему за ней рабу. Подай Кратиносу кубок, вдвое больший, чем наши. А теперь, выпьем в честь Гиппократа!

Когда все выпили в честь Гиппократа, и Кратинос осушил свой, двойной величины кубок, заговорил Полос:

— Я не знаю как, говоря сегодня о радости, можно говорить о ней, не вспомнив прежде всего о словах из трагедии, победу которой мы сегодня празднуем — словах, которые говорит вестник: «Жизнь без радости для человека — не жизнь». В моих глазах такой человек кажется живым мертвецом. Будь могуществен, будь богат, живи как царь — все это тщеславный дым, если не достает тихой радости.

— Выпьем за радость! — сказал тогда Софокл, — не только потому, что она делает жизнь приятной, но и потому, что она делает ее прекрасной. В глубине чаши жизни скрывается много ужасов, и часто приходит в голову вопрос: не лучше ли было бы не жить, чем жить, но так как мы живем только один раз, то мы должны стараться скрыть пропасти и ужасы жизни под цветами красоты и ее родной сестры — веселья. Узки рамки человеческого бытия, но и в этих рамках человеку дозволено быть прекрасным, быть человеком. А быть человеком — это значит быть благородным и кротким. Быть прекрасным и веселым так же, как благородным и кротким — вот гордость эллина!

— Благодарю тебя за эти слова, — сказал Перикл. — На войне часто называли меня слишком кротким, но я думал всегда, что поступаю, как прилично эллину. Если снова будет война, на море или на суше, то я буду просить афинян дать мне творца «Антигоны», как со-стратега.

— Назначить Софокла стратегом?! — вскричало несколько голосов.

— Отчего же нет? — заметил, улыбаясь сам Софокл. — Мой воспитатель был оружейным мастером — это показывает, что я воспитан, чтобы быть стратегом.

— Желаю счастья! — вскричал Гиппоникос. — Но разве ты думаешь, Перикл, что нам предстоит новая война?

— Все возможно, — отвечал Перикл.

— Я очень рад! — сказал Гиппоникос, — но я надеюсь, Перикл, что ты приобретешь себе новые лавры именно на том корабле, который я построю, как трирарх?

— С удовольствием, — отвечал Перикл, — но не будем говорить о военных приготовлениях за таким веселым празднеством. Было бы невежливо, если бы мы, прежде чем перейти к другим вопросам, не спросили мудрого Анаксагора, одобряет он или порицает, все сказанное о радости и веселье.

— Если вы желаете слышать мое мнение, — сказал Анаксагор, — то я не стану его скрывать от вас. Все, что вы здесь сказали, доказывает, что все ваши стремления клонятся к тому, чтобы приобрести в жизни, как можно более прекрасного, хорошего и приятного, но я утверждаю, что истинное счастье есть то, которое не зависит от внешних условий, которое есть результат внутреннего сознания человека. Счастье не есть одно и то же, что и удовольствие, и настолько независимо от окружающих вещей, что бывает полно и без них.

Слова Анаксагора произвели сильное впечатление. Перикл выслушал его с задумчивой внимательностью, которой всегда удостаивал сердечные излияния своего старого друга. По лицу Аспазии промелькнуло легкое облако, ее взгляд встретился со взглядом Протагора. Глаза прекрасной женщины и софиста поняли друг друга, и, когда блестящий оратор, оглядев молчаливых гостей, приготовился отвечать философу, то, казалось, блеск взгляда Аспазии окрылил его речь.