Аспазия

— Я видел, ты пыталась рассеять печаль юноши.

— И это наводит тебя на мысль, что он может мне нравиться? Нет, он почти урод, его плоское лицо оскорбляет мой эстетический вкус — но мимолетное участие наполнило мое сердце. Может быть, это сострадание…

Плоская крыша была превращена Аспазией в садовую террасу. Для защиты от солнца на ней были устроены беседки, а в сосудах, наполненных землей, росли цветущие кусты.

Эти кусты скрывали Перикла и Аспазию от молодых людей, увлеченных разговором.

До сих пор они никогда не замечали, чтобы Манес и Кора разговаривали друг с другом, или искали общества друг друга. Они всегда вели себя по отношению один к другому так же сдержанно, как и ко всем остальным.

Кора рассказывала юноше о своей родине, о прекрасных горных лесах, о боге Пане, о черепахах, об охоте на диких зверей.

— Ты очень счастливая, Кора, — сказал он, — счастливая тем, что так все ясно помнишь. Я же не могу припомнить ничего о своей родине и детстве, только во сне я часто переношусь в дремучие леса, вижу людей, одетых в звериные шкуры, скачущих на быстрых конях. После таких снов я целый день бываю печален, я страдаю тоской по родине, хотя даже не знаю, где она. Я знаю только то, что должен идти к северу и мне часто также снится, что я иду на север, все время на север. Ты наверное огорчена, Кора, что не можешь возвратиться к себе на родину, которую ты так хорошо знаешь, и к твоим родным, ведь ты так легко могла бы их найти.

Кора задумчиво опустила глаза и, помолчав немного, сказала:

— Я не знаю, почему, Манес, но я также охотно отправилась бы на север, как и в Аркадию, если бы мы отправились вместе. Мне кажется, что повсюду, куда бы мы с тобой ни направились, всюду для меня была бы Аркадия.

При этих словах девушки, Манес покраснел, его руки задрожали как всегда, когда он сильно волновался. После некоторого молчания, он произнес:

— Но, конечно, Кора, ты предпочла бы отправиться в Аркадию к своим, я охотно буду сопровождать тебя и сделаюсь пастухом, и мне также кажется, что повсюду, куда я ни сопровождал бы тебя, я найду родину…

Он вдруг замолчал и еще более покраснел.

С улицы донесся громкий шум от проходившей мимо толпы вакханок. Сверкали факелы, слышалось веселое пение и громкие восклицания, а наверху юноша и девушка молча и в смущении стояли друг против друга, не осмеливаясь первым протянуть руку.

— Они любят друг друга, — сказал Перикл Аспазии, — они любят друг друга, но, не плотской земной любовью, они говорят только о жертвах, которые готовы принести друг другу.

— Да, они любят друг друга такой любовью, которую могли придумать только Манес и Кора. Любовь заставила их потерять всякую веселость, они бледны и печальны, и хотя знают, что любят и любимы, но не наслаждаются своей взаимной любовью, даже не осмеливаются поцеловать друг друга.

Вечером того же дня у Перикла собралось небольшое общество. В числе гостей были Каллимах с Филандрой и Пазикомбсой.

На этот раз гости собрались не в столовой, а в открытом, обширном перистиле, при свете чудной, весенней ночи.

Перикл по обыкновению рано удалился. Вдруг появился Алкивиад с несколькими друзьями.

При его появлении, Кора с испугом сейчас же убежала. Когда Алкивиад заметил это, он решил не отходить от прелестной Зимайты, но та гордо оттолкнула его. Она презирала его с той минуты, когда он унизился настолько, что в своем любовном безумии проявил по отношению к Коре насилие. Остальные девушки так же его порицали.

Долго старался он примириться с разгневанными, но напрасно.

— Ах, так! — воскликнул он, — Кора убежала от меня, Зимайта поворачивается ко мне спиной, вся школа Аспазии глядит на меня сердито и хмурит лоб, как старый Анаксагор, хорошо же! Если вы все меня отталкиваете, то я обращусь к прелестной Гиппарете, очаровательной дочери Гиппоникоса.

— Сколько угодно, — сказала Зимайта.

— Я это сделаю! — вскричал Алкивиад, — ты не напрасно бросаешь мне вызов, Зимайта. Алкивиад не позволит с собою шутить. Завтра, рано утром, я отправлюсь к Гиппоникосу и буду просить руки его дочери. Я женюсь, сделаюсь добродетельным, откажусь от всех безумных удовольствий, и употреблю свое время на то, чтобы покорить Сицилию и заставить афинян плясать под мою дудку.

— Гиппоникос не отдаст тебе своей дочери! Он считает тебя великим негодяем, — заявил юный Каллиас, поддерживаемый присутствующими.

— Гиппоникос отдаст за меня свою дочь! — спорил Алкивиад, — отдаст даже, если бы я непосредственно перед этим дал ему пощечину — хотите держать со мною пари? Я дам Гиппоникосу пощечину и вслед за тем буду просить руки его дочери и он отдаст мне ее!

— Ты хвастун! — закричали друзья.

— Ставлю тысячу драхм, если согласны.

— Идет! — приняли предложение Каллиас и Демос.

— Отчего же мне не сделаться добродетельным, — продолжал Алкивиад, — когда вокруг меня я вижу так много печальных предзнаменований: достаточно того, что Кора убежала от меня, Зимайта отказывается говорить со мной, Теодота сошла с ума, я должен был перенести измену моего старейшего и лучшего друга, который женился.

— О ком ты говоришь? — спросили гости.