Ассасин Его Святейшества

Мой товарищ намек понял и, подойдя к массивной двери, захлопнул ее, после чего возвратился и жестом указал на второй стул возле стола:

– Присаживайся, друг мой.

– Мне тут сказали, ты уже больше не номенклатор? – сев, деликатно поинтересовался я.

– Был им, но, как видишь, отправлен в отставку Папой Львом вскоре после его избрания. Разумеется, у него на эту должность имелся свой человек. Ну а я, понятное дело, не роптал. Так уж заведено в среде папских канцеляристов.

– А скажи мне, – спросил я напрямик, – каков он, Папа Лев?

Брови Павла подались в стороны. Он поглядел на меня обволакивающим взглядом.

– Каков? – переспросил он. – Да ничего особенного и не скажешь. На вид человек невзрачный и посредственный. Но хитрый. А стало быть, недруги его недооценивают.

– Я слышал, в благородных семействах Рима он непопулярен.

– Это как-то связано с твоим прибытием сюда? – Старый знакомый чуть подался ко мне на своем стуле. В его голосе неожиданно прорезались резкие нотки. – Герцоги, графы и прочая знать Льва весьма недолюбливают – более того, презирают, поскольку он не из их числа. В папскую администрацию он пролез, будучи еще скромным молодым алтарником, но постепенно пробрался на самый верх, усадив свой плебейский зад на трон святого Петра.

– Как же ему это удалось? – удивился я. – Неужели аристократии Рима не хватило сил преградить ему дорогу?

Павел, сменив позу, откинулся на спинку стула:

– Для них этот ловкач оказался слишком проворен. Избрался на престол спустя всего сутки после кончины своего предшественника. – Бывший номенклатор смешливо фыркнул: – Почву подготовил, как надо. И проголосовали за него почти единогласно. Должно быть, он вложил в это немало средств.

– То есть он скупил голоса?

– Ну а как иначе? – хмыкнул Павел. – Годы ушли на то, чтобы ключевые места в его канцелярии заняли палатинцы[4], ну, а если не персоны из самого Латеранского дворца[5], то, во всяком случае, те из них, кто за свое продвижение отсыпал ему преизрядные суммы. А потому, когда дело дошло до выборов, они не захотели лишиться своих вложений и быть выставленными из канцелярии Папой, не получившим от них достаточной, по его разумению, мзды.

– Это и есть причина, по которой я нахожусь здесь, – раскрылся я. – У члена королевского совета, архиепископа Арна Зальцбургского, лежит целая кипа писем от церковников Рима. Льва они обвиняют во всех смертных грехах – от симонии до адюльтера.

Брови на круглом, в синеватых прожилках лице моего собеседника взметнулись вверх:

– Такую репутацию надо было еще заработать!

Однако мой тон оставался серьезным:

– Арн желает знать, связаны ли как-то обвинения против Папы с тем апрельским нападением на него. По рекомендации Алкуина выяснить это дело послали меня. Ты же был указан в качестве полезной связующей нити.

Павел с полминуты помолчал.

– Ну а если, скажем, имена тех обидчиков будут установлены, что тогда? – спросил он негромко.

– Этого пока не решено. Я здесь лишь затем, чтобы потихоньку собрать сведения. Ты поможешь мне в этом?

Последовала еще одна пауза, после чего мой старый друг с саркастичной усмешкой произнес:

– Конечно, я помогу тебе, Зигвульф… Безделье стало мне понемногу наскучивать. А в книге пословиц есть одно весьма мудрое изречение: «У Господа для его промысла припасено все, даже зло на черный день».

Он неторопливо поднялся:

– Но сперва давай подкрепимся. Как раз в это время дня у меня главная трапеза. Никаких излишеств: пищеварение у меня уже не то, чтобы злоупотреблять скоромным.

* * *

За копченой рыбой с соусом из фенхеля, а также хлебом и фруктами я поведал Павлу о том, что мне рассказал Альбин, и о своем посещении церкви Святых Стефания и Сильвестра.

– Я рассчитывал осмотреть ту церковь изнутри. Мне думается, что налетчики могли вначале затащить Папу туда, пока не показалась стража.

– То здание было некогда храмом Непобедимого Солнца, – рассказал хозяин дома, ловко отделяя от костей мясо сардинки. – А теперь это обитель Бога и монастырь, которым управляют приехавшие из Константинополя греки.

– А не могло ли у греков быть каких-то своих счетов со Львом, которые они вознамерились свести? Ведь та расправа по своей пылкости вполне в их духе, – заметил я.

– Ты имеешь в виду то, что они попытались выколоть ему глаза и отрезать язык?

– Да. Ведь так, кажется, заведено у греков Византии, когда они желают низложить неугодного им императора?

Признаться, я размышлял над этим во время своего неблизкого пути из Падерборна.

Бывший номенклатор возложил очищенную от костей рыбу на ломоть хлеба.

– Помнится, именно такой каре подвергла своего сына Константина императрица Ирина, чтобы захватить себе всю полноту власти. Ослепила его и заточила в монастырь.

Он откусил от хлеба с рыбой и, пожевав, продолжил:

– Однако есть существенная разница: язык Константину греки не отрезали. Ослепить его ослепили, но горящими угольями, а не острием ножа. – Он издал степенную отрыжку. – И свое дело они сделали успешно. Константин у них на этом свете не задержался: ушел в считаные дни.

Я понял, куда клонит собеседник, и сказал: